Ах, Алиска!
В этом мире кончились чудеса.
Кое-что, конечно, осталось — так, отдельные тени...
Есть Вестфалия — место, где когда-то жил Западный Фаллос. Есть Париж — город, приказывающий парить.
— Париж! — восклицает он.
И западный европеец послушно делает несколько неловких движений, но переполненное брюхо тянет его вниз, и он плюхается тяжелым задом на скамейку Люксембургского парка. Пластмассовый прямоугольник радиотелефона шлепает его по бедру.
Да и правда, он приехал сюда не парить — так, пошляться, чтобы потом говорить всем знакомым: мол, вот был я в Париже...
Разве был? Ну, конечно же не был.
Это город Утрилло и Модильяни. Город Блеза Сандрара. После них он давно уже пуст....
Есть город Рим — место, где мир прочитывается в обратном порядке. И это прочтение оставляет нам чувство горечи, горечи и восхищения — перед божественной силой мира.
Место, где гладиатор всё еще идет в свой бесконечный бой. И пока он воюет, женщины заняты детьми и любовью... Это круг, напоминающий нам о себе циркульными линиями Колизея, и как круг — он никогда не кончится.
Жизнь будет кружиться вечно. Танцевать. Вздорно вздергивать бровью. Бросаться на подвиг — конечно, абсолютно бессмысленный. И возвращаться с победой, не нужной уже никому...
Вон, смотри — гладиатор. Он когда-то ведь тоже казался героем...
Да, Алиска...
Есть славный город Петра. Город, давно уже названный Северной Пальмирой. И в этом названии мне слышатся слова — север, пальма и мир, — такой странный, непредсказуемый узел, что поневоле начинаешь вглядываться.
И видишь — медная тень Петра с широкой чугунной ладонью...
И из-под этой ладони юрко выскакивает тень Акакия Акакиевича — и исчезает в метельном пространстве. И следом — обманчивая тень девственно чистой проститутки Мармеладовой крадется каменными щелями мертвого города.
— Достоевский! — кричу я. — Очнись! Где ты видел такое?! Во сне? Но у снов есть иные значенья...
Вот мелькает призрак прыщавого бомбиста, складывающего неумелыми пальцами самодельные детали смертоносного снаряда.
— Что ты делаешь, малый! Рванёт!
И, конечно, рвануло...
Осколки стекла падают на булыжную мостовую, и в наступившей тишине вдруг становится слышно, как мир начинает качаться...
Призрак Троцкого с кровавым затылком, блеснув золотым пенсне, с визгом падает вниз...
...Господа офицеры брезгливо сталкивают старческое тело в прорубь, но оно отказывается тонуть. И офицеры злы — на это неподчиняющееся тело...
Ах, Алиска!
Стоит лишь перелететь через Уральские горы, как мир оказывается чужим. Что за странный фокус пространства?
Мир — чужой, а история — наша...
И наши деревни — ведь отсюда пришли наши предки, — наши — и всё же чужие...
А Москва, с её квакающим звуком, Москва, неразрывно связанная с моськой, гоняющей слона, город, пропитанный запахом москательных лавок? Ком брезгливости подступает к горлу...
Суетливая, шустрая, с акающим звуком непрерывного зевка...
Ах, Алиска!
Я скажу тебе по секрету — я давно разгадал загадку нашей истории.
Пухлый немец со своей старательной фрау спит в постели — в чепчиках, в панталонах с застёжкой на причинных местах.
И у них рождается киндер.
Амурно мурлыкающий француз спит со своей игривой подружкой, и у них рождается карапуз — вполне французского вида.
И испанец с испанкой исполняют в постели фламенко, — и у них никогда не родится татарин...
Только русские девушки — двести лет! двести!! лет — спят лишь с книжкой под мышкой. И, страдая невинным зачатьем, нам родят вполне книжных героев.
И фонвизинский недоросль вдруг рождает нам Чичикова — от союза с какой-то невинной девицей. А потом... далеко ль до Чубайса?
Правнук Фамусова — вот, председатель РайПО, бывший директор совхоза.
И внук Акакия Акакиевича садится в седло — в красных революционных шароварах, и обернувшись к эскадрону и перекосив свое маленькое личико, вдруг свирепо кричит:
— Шашки... дерга-най!!
И сам обнажает свою старую ржавую шашку, которую вечно ленится наточить. И вновь начинается игра в шашки, самая русская игра в мире, после русской рулетки — и "дурачка".
А навстречу, с противной стороны, уже рвется встречная армия, уже катятся лавиной внуки Ноздрева, и с ними — младшие дети Мармеладовой, и Манилов, юный корнет...
И начинается бой.
Кровь кругом, кровь, вся Россия забрызгана кровью...
Я бреду усталый, седой, между этими призраками, в бесконечной битве теней, с больными от скрежета зубами — по этой нескончаемой крови, поднимаю отдельные капли и рядками укладываю на лист...
Чистый-чистый, как снежная степь...
