 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Мы и они
I.
Когда-то они были маленькими... Лазили на деревья, крали из гнезд птичьи яйца и пекли их в костре. Их отцы-основатели привезли им портовых шлюх из Европы и продали на аукционе всем желающим. В первый раз шлюх на всех не хватило, но им повезло, и они купили себе маму. Дикие кролики ловились в силки, а голубей можно было стрелять из рогатки. Потом они подросли, стали подростками, украли дедушкино ружьё и перестреляли из него бизонов, косуль и индейцев. Иногда им удавалось подстрелить почтальона, и тогда они выгребали денежные переводы из его кожаной сумки. Когда они стали постарше, они срубили леса и кустарники, купили себе рабов, и те распахали равнины. Они привезли себе честных жен из Европы, а с ними — бархатные шторы и льняные скатерти, и стали вполне добропорядочными владельцами. Они привезли из Европы картины и пианино, скрипку и медные тарелки, чтобы по праздникам бить в литавры. И очень скоро негры научились играть на хозяйских инструментах куда лучше хозяев. Европа дала им Библию. Рабы научили делать банджо, соединяя между собой палку, веревку и консервную банку. Простые слова они сложили сами. И было бы совершенно бестактно переводить их на русский язык. Дело вкуса... Если петь это на неизвестном языке, наивно и с чувством, всё это может звучать очень похоже на песню... Средний американец — это точка равновесия между банджо, библией и деньгами. Вот они — на экране. Серьезные и гордые своей культурой. Они, подарившие Европе блокнот, телефон и фонограф Эдисона. Теперь любой человек может позвонить любому человеку и оторвать его от работы. И каждый ребенок может парализовать жизнь в квартале, случайным движением руки включив свою любимую музыку. Они любят учиться, учиться и учиться, записывая все в блокноты. И всё, чему их научат, пытаются втиснуть в жизнь. Их телефончик подрос, и вскоре родил телевизор. Телевизор тоже подрос, и родил им компьютер. И теперь половина человечества сидит возле телевизора, загипнотизированная рекламой ненужных товаров. А половина других тупо смотрит в экраны компьютерных мониторов, навсегда потерявшись в лабиринтах компьютерных игр. За пределами этих пластмассовых ящиков жизнь для многих людей уже не существует... Америка! Какая странная страна и какие странные люди! Но им удалось создать свой Большой Миф, и самые наивные в него поверили. Миф о Золотом Долларе, сверкающем над миром... Вот они — на экране, и мы можем их рассмотреть. Они любят работать — не ради дела, — для денег. И поэтому производят массу бесполезных вещей... Они верят в Доллар, и поэтому знают, что Христос учил любить деньги. Но это знают только они... Они любят шикарных шлюх с большими грудями, но предпочитают смотреть на них из зала — в специальных местах, стриптиз-клубах. Бесплатный онанизм гигиеничнее и дешевле... В них вселился дух Убитого Бизона, и они непрерывно жуют, запивая каждый кусок средством для похудения. Но как только похудеют, сразу бегут к врачу. — Доктор, скажите, это не рак? — Пока не могу утверждать... — мрачно произносит доктор. И назначает, на всякий случай, восемнадцатилетний курс лечения... Духи убитых индейцев поджидают их в каждой квартире. В каждом их фильме — обязательно! — есть эпизод, когда главный герой входит в свой дом со страхом в сердце и с пистолетом в руке. И от вечного страха лицо героя сползает набок... Если б Сталлоне родился бы в нашем городе, из него не вышло бы даже приличного бомжа. Но Америке нравится это лицо... Если кто-то устал в нашей Каменке, то, конечно же, можно уехать. Но у них слишком много правил, и нам их уже не выучить. А чипсы можно жевать и здесь... ...Они так верят в Доллар, что деньги творят чудеса. Шлюха может купить себе девственность, гангстер — честное имя, а старуха — вечную молодость. Поэтому их старухи похожи на очень-очень состарившихся девушек, шлюхи — на замужних женщин, а гангстеры — на нашего премьер-министра... Но наш стреляет лучше, и — вполне допускаю, — гораздо лучше ворует. У них очень короткая история, и им еще многому надо учиться. Америка! Великая Америка! Страна навязчивых детских страхов! Они боятся кариеса, и поэтому чистят зубы с утра до вечера. Перед каждым поцелуем — таблетка. После — зубная щетка. Или — и то, и другое. После каждого поцелуя включительно... Они боятся собственного запаха, и поэтому всё смазывают дезодорантом. Они вскормлены на антибиотиках, и боятся каждого микроба в отдельности. Они боятся месячных кровотечений у женщин, и поэтому изобретают для них горы и горы гигиенических прокладок. И нам уже виден тот день, когда понадобятся раскопки в этих горах — для спасения погибающих американок. Сделанные из блокнотов, синтетики и парфюмерии, они боятся всего натурального. Всё чаще они выводят друг друга искусственным путём, засовывая свои сперматозоиды в пробирки. И теперь уже редкий американец согласится залезть на дерево. Ведь для этого есть Сталлоне? И даже за деньги не станет есть дикого кролика. Вдруг он страдает бешенством? Но это уже инверсия. Вирус бешенства надо искать в самом американском цивилизаторстве... II.
Мы живём на земле. Мы знаем запах дыма, идущего от костра. Мы не боимся лежать в траве, пьем из реки, и наша зараза к нам не пристает. Они нам предлагают колбасу — красивую упаковку, заполненную крахмалом с примесью постного мяса, пропитанного консервантами. Но наши желудки рассчитаны на чистое мясо, и отказываются от консервированного крахмала. Мы знаем, что ёрш, плавающий в реке — съедобен. И что можно изжарить его на костре. Что если рыба не ловится, то на эту же удочку и на того же червя можно поймать колхозную утку. И изжарить ее на том же костре ... Наши девушки пахнут молоком, и это гораздо лучше, чем астматический запах дезодоранта. Мы знаем, что живём в огромной и необъяснимой стране, где всё так просто, и всё пропитано тайной... И поэтому нам нравится её объяснять. Здесь каждый шаг — приключение. И каждое приключение может обернуться неожиданным знаком судьбы. Здесь глупый работает банкиром, гангстер — членом правительства, а добрый человек, в пимах и телогрейке, долбит лёд на реке в надежде поймать рыбку. Потому что рыбка куда надёжнее вечно ускользающих денег. И пока она ловится, всегда будет достаточно времени, чтобы посидеть и неторопливо подумать... Я помню те волшебные ночи, когда расставив свои рыбачьи снасти, я причаливал к берегу и взбирался на древний могильный курган. За прошедшие столетия река изменила свой путь, и теперь её воды бегут у подножья кургана, заливая в паводок всё вокруг. Я ложился на землю на вершине кургана, слушал тихий свист ветра в кустах прошлогодней полыни, смотрел на луну — и засыпал. Как хорошо там спалось! Через два часа я вскакивал, прыгал в лодку и плыл снимать свои снасти — пока не проснулся рыбнадзор. И рыба колотилась в моих сетях... Я помню, как мы стояли вдвоём под высоким обрывом, на узкой полоске песка, на которую набегали волны, и некуда было присесть, и негде было развести костер. Шел мелкий противный дождь, и телогрейки промокли. Сезон подходил к концу, наши припасы закончились, мы жили охотой и грибами, пытались ловить рыбу, но рыба куда-то ушла, и нам никак не удавалось поймать столько, чтобы хватило на всех. И в этот день река вынесла к нашим ногам длинный голубой предмет — крышку гроба, в котором когда-то кто-то был похоронен... Я вытащил её на песок, и мы сидели на ней. Резали последний кусок сала, жевали и смотрели на воду в ожидании катера. И мечтали о кружке спирта. Катер выплыл из сумерек, и мы столкнули крышку в воду, туда, откуда она пришла. И она поплыла по волнам. Как опрокинувшаяся лодка Харона в свинцовых водах Стикса... Я помню, как по ночам в водах северной реки ударяла столетняя щука. И от этого удара река долго гудела, как от подводного взрыва, и как этот гул истончался, превращаясь в тончайший звон, пока не угасал совсем... И рядом — черные деревянные кресты над могилами спецпереселенцев, густо разбросанные по берегам, которые давно оставлены людьми. Теми, кому удалось выжить... Кости мамонта в прибрежной гальке и черепок древнего сосуда, разбившегося еще в те времена, когда еще не было ни Америки, ни России. Но уже была жизнь... На этом берегу умер мой лучший друг. Человек, с которым было хорошо говорить, и хорошо было молчать. И когда я укладывал его тело, подложив под голову пустой рюкзак, и накрывал его офицерской плащ-палаткой, я вдруг почувствовал — кожей, лопатками, — его взгляд, брошенный откуда-то сверху. Его последний взгляд на эти воды, песок, траву. На эту тайгу. И на мои человеческие хлопоты. А через несколько лет другой человек подарил мне древний старообрядческий крестик, найденный на этом берегу... Ах, какая страна! Здесь жизнь и смерть сплелись воедино, в волшебный и неизбывно трагический узел. И вполне возможно, мы когда-нибудь будем гордиться пимами, как американцы гордятся своими ковбойскими шляпами. Я надеюсь, что наше равнодушное сопротивление, сломавшее гигантскую машину коммунизма, точно также сломает всё, что непригодно для этой земли. Когда-нибудь мы сумеем прочесть те знаки, что подает нам судьба. И тогда, опираясь на это знание, мы проложим свой путь из нашего неизмеримого прошлого через непостижимое настоящее в таинственное и великое будущее. Когда-то я с улыбкой слушал речь моего старого друга, Героя Советского Союза Буслова. И эта речь, обращенная к детям, кончалась словами: — Дорогие парнишки и девчонки! Живите попроще, и будьте отличными парнишками и девчонками! Теперь я знаю, что это — лучшая речь из всех, что я слышал в своей жизни. Я скоро догоню его в возрасте, и тогда мне, возможно, тоже придется что-нибудь произносить. И тогда я скажу: — Дети, дети! Что смотреть нам за океан? Посмотрите под ноги. Посмотрите — какая река нам досталась! У нее такой бесконечный берег... И добавлю, ссылаясь на авторитет нашего общего великого предка: — Здесь! — лес и дол видений полны... Здесь! — на заре прихлынут волны... Русалка... на ветвях... свистит... 1998
|
