Мальчик синеватого цвета приблизительно лет шестидесяти; в старушачьем камзоле с полными карманами записных книжек.
Наивный ребёнок, таящий старушечью хитрость. Как все настоящие поэты — невероятный лгун.
Он мечтает о Японии, потому что уверен, что в Японии живут древние японцы. Если он туда приедет, прямо в аэропорту его встретит Кэнко-хоси с самурайским мечом за спиной и ветхим свитком в руках.
— Коля-сан, — почтительно скажет Кэнко-хоси, — Мы приготовили для ваших картин лучшие залы нашего древнеяпонского музея. Я хотел бы вам показать их, но боюсь, что я не достоин сопровождать вас. Выпейте чашечку сакэ и отдохните с дороги.
Он мечтает о Китае, потому что в Китае живут древние китайцы. Иногда они приезжают к нам, в нелепых ватных пальто, чтобы продать нам рваные боты с надписью по-китайски: "Италия". Коля ловит их на улице, дарит картины и читает стихи.
Китайцы пугаются и начинают улыбаться.
В каждом китайце Коля видит Ши-тао. Каждый китаец видит в Коле коварного чекиста. Если бы Коля вёл себя более официально, он мог бы получать от китайцев взятки.
Каждый, кто бывал у него дома, может подтвердить: Коля гениален во всём. У него глаз Пикассо, ухо Моцарта и гоголевский нос.
Он знает, что три — это магическое число. Потому он изобрёл пробку для носика чайника, состоящую из трёх частей — рукоятки, рабочей части и стопорного кольца. Использование такой пробки позволяет экономить несколько молекул воды ежедневно, а чайник закипает на несколько миллисекунд раньше.
Он посадил в ящик куст жасмина, и цветы жасмина осыпаются теперь прямо в свежезаваренный чай.
Чай он заваривает в кружке, и это позволяет чаще менять заварку. А если в английский чай бросить щепотку грузинского, то человек понимающий может усмотреть в этом тонкий намёк на непрочную связь между Западом и Востоком.
В целях экономии времени и движений он нарезает хлеб на неделю вперёд.
Рыбу он варит с чешуёй. Так уха получается крепче, а вареная рыба чистится гораздо быстрей. Практически чешуя отпадает сама.
Грибы, перед тем, как солить, он отваривает в воде. Потом солит. Потом снова отваривает — на всякий случай. Потом держит в морозильнике, чтобы не испортились. Потом выбрасывает и ждёт лета, чтобы набрать ещё.
Он может посвятить год своей жизни изготовлению комода. Он строит комод из разных палок, щепочек и дощечек; потом отделывает его старыми щитами с чьими-то соцобязательствами; потом красит его в красный цвет, потому что соцобязательства и красный цвет связаны неразрывно.
Он приделывает на ящики комода разные ручки; ящики тоже разные и изображают собой фигуры, которые можно найти в учебнике геометрии.
Коля любит женщин и любит настолько, что даже баб, журналисток и старух он всегда называет женщинами. Именно поэтому он ни разу не женился и теперь уже не женится.
Он даже ни разу не ходил на свидание.
Он садится и пишет о них стихи.
Когда приходит Саша Филюшин, Коля садится и читает ему то, что написал. Саша — истопник и лучший слушатель в мире. Только дважды за свою жизнь он покидал котельную. Один раз он ездил на юг, другой раз — на север, и теперь уже никуда не поедет, потому что видел весь земной шар снизу доверху.
Саша слушает внимательно, с интересом. Теребит бороду и говорит:
— Вот большие стихи у тебя хорошие. Русские. А маленькие какие-то не такие. Как будто японец написал.
— Это потому, что Россия большая, а Япония маленькая, — уклончиво соглашается Коля.
Когда Саша уходит, Коля достаёт японский словарь, выписывает из него самые красивые слова и составляет из них стихотворение. Потом снова берёт словарь и пытается перевести своё стихотворение на русский язык. После долгих трудов он убеждается в том, что сделать хороший перевод с японского не всегда удаётся. И оставляет всё так, как есть.
Через некоторое время Саша снова приходит, чтобы поздравить его с днём рождения. Они пьют чай с вареньем, едят хлеб, нарезанный впрок на прошлой неделе, и вычисляют — сколько теперь Коле лет.
Но это только игра. Потому что Коля был всегда. И, наверное, всегда будет.
Я помню, когда я родился в Вавилоне, Коля уже жил там в маленькой глинобитной хижине с окнами на восток, и было ему столько же лет, сколько и сейчас. И ходил он в этом же пиджаке, только тогда этот пиджак был несколько иного цвета.
Потом я умирал и рождался, умирал и рождался, а потом мы встретились здесь. Он заглянул нам на время по дороге в Китай. И сколько он здесь пробудет, неизвестно. Может быть сто лет, а может и тысячу.
Но где-то на юге, в терпеливом ожидании, Лао-цзы уже варит рис.
