Николай Мясников IV АТЛАНТИДА [Пулька для рогатки]

Пулька для рогатки

Художник всегда всё умел делать своими руками. Рымы, подрамники, картины, гобелены, скульптуры...
Журналист листал журналы, усваивая с поверхности журнальной страницы несколько поверхностные представления о жизни.
Искусствовед ведал искусством, подобно тому как прапорщик ведает старой гарнизонной баней.
Иногда искусствовед пытается поддать художникам жару, чтобы напомнить им о субординации. Занятые своим ремеслом, они не всегда это замечают.
Если художник ссылается на живой опыт сегодняшнего дня, то искусствовед оперирует цитатами из классиков. Жизнь отступает на второй план перед авторитетом мёртвых.
Искусствовед так любит ссылаться на авторитет Пикассо и Шагала, что неподготовленный слушатель сразу понимает, что искусствовед говорит о своих бывших студентах, которые хорошо учились, вовремя сдавали зачёты, были скромными и покладистыми и теперь занимают довольно приличное положение в обществе.
Язык, на котором искусствовед излагает свои мысли, несколько странен и часто требует перевода. Может быть поэтому большинство зрителей в картинных галереях категорически отказываются от услуг экскурсоводов.
Если искусствовед произносит слово "Леонардо", это значит, что искусствовед молится. Если искусствовед говорит "Булныгин", это означает, что он матерится.
Человек, озабоченный намерением понять искусствоведа, должен внимательно следить за выражением его лица. Только мимика раскрывает подлинный смысл его слов.

Журналист, листая журналы, видел когда-то репродукцию Моны Лизы и видел репродукцию какой-то картины Дали. Ещё раньше, в школе, он видел в каком-то учебнике репродукцию картины Репина "Бурлаки на Волге".
Именно поэтому журналист согласился писать об искусстве, в том числе — об изобразительном.
Впервые попав на выставку, журналист испытывает сильный стресс. Те репродукции, которые он видел ранее, ничего не дают для понимания присутствующих на выставке картин. В свою очередь, представленные в экспозиции картины как будто вовсе не намерены походить на известные образцы.
Да и картины ли это?
Поняв, что он вляпался в ситуацию, журналист начинает выкручиваться, потихоньку сползая в описание бытовых подробностей.
Он пишет, что художнику Х на прошлой неделе выбили зуб. А художник У, в свою очередь, очень любит женщин. И что N на прошлой неделе приняли членом.
Да, конечно, было бы странно, если бы художник У очень любил мужчин. Но зачем же об этом думать? И за такой гонорар...
В это время художник Х, вооружившись выдергой, курочит забор ближайшей стройплощадки, добывая пиломатериалы для изготовления подрамников.
А художник N, принятый членом, вооружившись ножницами, кромсает кулису на сцене ближайшего Дома культуры, добывая себе холст для следующей картины.
Искусствовед в это время с гримасой брезгливости читает статью журналиста.
Ему совершенно ясно, что за этот же гонорар он бы написал гораздо лучше. Что здесь можно было сослаться на опыт Пикассо и Шагала. А если использовать слово "дискурс", статья будет иметь вполне современное звучание.
Искусствовед ещё не почувствовал, что привычка оглядываться на исторических предшественников давно уже наградила его хроническим вывихом шейного позвонка. И теперь в будущее он смотрит если не затылком, то, в лучшем случае, ухом.
Несовпадение прошлого, настоящего и будущего заставляет искусствоведа заботиться о сохранении критериев. Эти критерии он усвоил от некоего доцента филологического факультета, который почерпнул их у Стасова. Стасов читал Чернышевского. А Чернышевский — Чарльза Дарвина и Томаса Мора.
Что Чернышевский из этого извлёк, неизвестно. Потому что у Дарвина и Томаса Мора было написано по-английски.
Но критерии всё же существуют.

Надо заметить, что если художник всегда был настроен слишком радикально, а искусствовед — слишком консервативно, то журналист не настроен вообще.
И в принципе не настроен настраиваться.
Раньше, когда на 250 миллионов народу выходила одна газета, отпечатанная на 63-х языках, журналист чувствовал себя рупором общественного мнения.
Теперь, когда на одного не владеющего языком журналиста приходится 250 газет, журналист чувствует себя слишком усталым.

Художник сколачивает подрамники и натягивает холсты, организует выставки и возит их из города в город. Художник пишет статьи, издаёт книги, создаёт галереи, дружит с поэтами и музыкантами.
Художник научился видеть будущее.
Он пьёт вино, любит женщин, играет на камузе и с удовольствием стреляет из рогатки.
Иногда в разговорах возникают образы спонсора и галериста. Но это только образы.
Они ещё не нашли своего воплощения.

1997