Если рассматривать Сашу Краснопеева несколько отстранённо, с некоторой долей задумчивости и с некоторого расстояния, то в первую очередь придётся сделать вывод, что он красавец. Саша обладает всеми непременными условиями мужской красоты. Он высок. Он лыс. У него волосатые руки. Наконец, он бывает склонен к размышлениям.
Несомненно, Саша — красавец.
Если с Саши мы переведём свой взгляд на Володю Квасова, то мы сразу заметим, что Квасов тоже лысый и тоже бородатый. У Квасова тоже волосатые руки. Но волос Квасова гораздо рыжее, лицо изукрашено веснушками, а нос гораздо курносее. К тому же он тощ, мосласт и энергичен.
Если Краснопеев, вопреки своей фамилии, никогда не поёт, то Квасов, наоборот, чрезвычайно голосист.
Несомненно, Квасов тоже красавец.
Квасов любит петь и поёт везде, где бы не настигла его волна вдохновения. Он поёт дома, на работе, на даче, в поликлинике, в очереди за хлебом, в бане и даже — иногда — в парнике. Когда ему не хватает всех тех песен, которые написаны русским народом за последнюю тысячу лет, Квасов сочиняет свои, простые и бесхитростные, как берёзки.
Вопреки своей фамилии, Квасов совершенно не пьёт.
Несомненно, Квасов певец и красавец.
Вот у Дыкова нет ни лысины, ни бороды. У Дыкова лысые руки. Но в молодости он занимался классической борьбой. Он преподавал историю искусства. Он умеет писать стихи и купается в горных реках. Он обежал все Алтайские горы по вертикали и горизонтали, и его теперь знают везде — от Таштагола до Онгудая включительно.
Нет, несомненно, Дыков борец и красавец.
Если несколько отойти в сторону и окинуть наших героев общим взглядом, то непременно придётся отметить: лысые и бородатые — живописцы. Бритый подбородок без лысины — значит график.
Это, кстати, прекрасно объясняет, почему женщины очень редко... впрочем, это не важно.
Когда потрясённый зритель стоит перед холстами Краснопеева, мохнатыми от наслоений краски, или разглядывает энергичный мазок Квасова, он так и норовит воскликнуть:
— Слушай, а рисовать-то они умеют?
— Что — рисовать? — грустно удивляемся мы.
— Ну, хотя бы бабу какую-нибудь, с сиськами, — изумляется зритель нашему невежеству.
— Веди бабу, проверим, — покорно склоняемся мы перед зрителем.
И зритель уходит — за бабой, матеря современное искусство.
Когда Дыков показывает свою графику, мы смотрим его рисунки с удовольствием. Мы смотрим, получаем удовольствие, а потом ему говорим:
— Дыков, — говорим мы, — ты долго ещё будешь бумажки марать? Графику сейчас не покупают. Берись за масло! Холст! — говорим мы. — Зрителю нужен холст!
И Дыков покорно склоняет перед нами голову. А мы уходим, разочарованные полученным удовольствием.
Мы идём, хлюпая грязью, потому что настало лето; мы пинаем опавшие листья, когда наступает осень; мы скользим по обледеневшим тротуарам, потому что уже зима; мы брезгливо морщимся от звуков первого весеннего грома.
И мы мысленно приводим примеры.
Данила — лысина и борода — живописец. Коля Жуков — ни того, ни другого — график. Димка Булныгин — борода намечается, лысины пока нет. Саша Шуриц. Нет бороды, но лоб живописца. Слава Михайлов. Даже если займётся — максимум график. Мосиенко. Усы. Всю жизнь был графиком. Лысины нет. Масло. Назанский. Борода и усы. Нет лысины. Искусствовед. Корягин. Хороший скульптор. Облысел, взялся за холст. Павел Дмитрич. Все признаки живописца. Пишет, но никому не показывает. Костя Скотников. Типичный живописец. Тоже прячет.
Валера Гончаров — тоже график, несмотря на свистульки. Мартынов. График, но взялся за масло. Будет менять причёску. Пасман — скорее график. Шувалов — если бы не пиджак, живописец.
Света Коган...
Боря Шилов… Володя Мандриченко…
Похоже, всё сходится. Маркс, Ленин. Сталин не вписывается... Муха, Индинок. Партийная привычка, без бороды.
Вот! Вот! осеняет нас. Вот откуда Шишкин с его медведями! Вот в чём нас укоряет зритель!
И мы в раздражении закатываем глаза на мутное небо с огрызком луны...
Ночь над нашей землёй. Ночь.
Живописец в своей мастерской неторопливо дописывает картину.
Спит усталый зритель в своей постели. Он видит цветные сны.
Ему снится большая тёплая баба в чёрных чулках на пажиках, мохнатая, как медведь, и с тремя рядами грудей.
Рядом спит зрителева жена.
Ей снится юный Ван Дамм в пиджаке и в галстуке, с гитарой в руках и стриженный под Серёжку Есенина. А вокруг — золотая рожь. И соловьиная роща. И лунная ночь на Днепре. И — сразу — девятый вал.
Где-то во тьме уныло бродят голые бабы в поисках своего живописца...
