Дезертиры попадали на землю, прикрывая головы руками. Часть пионеров последовала их примеру, часть прижалась к деревьям, но многие остались сидеть рядом со Стариком.
Гул бомбардировщиков становился все громче и громче, вот уже мелькнули их тени, и сейчас же раздались громовые удары, земля затряслась. Несколько секунд — и все смолкло, лишь доносился удаляющийся шум авиационных моторов.
— Ну, ты даешь, отец, — изумленно сказал один из дезертиров, вставая и отряхиваясь. — Ведь и вправду бомбы упали туда, куда ты указал. Энергетический барьер, что ли? Или телекинез?
— Ни то, ни другое, — усмехнулся Старик. — Всегда существует вероятностное распределение случайных попаданий. А я, как бы тебе сказать, могу все это предвидеть и немножко управлять вероятностями...
— Ну, сейчас начнет про свои гауссианы, — шепнула Ласка Лешему. — Пойдем?
— Пойдем, — согласился тот и провел ладонью вдоль ее тела, точь-в-точь, как это делал Старик. — Да, радиации уже нет. Ну, дает отец наш... Я бы так не смог.
— Когда нужно будет, тебе и это будет дано, — поддразнила Ласка.
— Ладно-ладно, — усмехнулся Леший. — Только уж очень односторонне он все рассказывал. Получается, что кроме хиппи на Земле никто и не выжил... То есть, на Земле есть еще и солдаты, но они, я думаю, вскорости друг друга уничтожат, недолго ждать осталось. А вот возьми хотя бы нашу Алку. Жила себе, ничем особенным не выделялась, ни о каких хиппи не слыхала, и тут — бац! — на ее городишко сваливается нейтронная бомба. Все жители мертвы, а она одна цела и невредима. Тогда она садится за руль первой попавшейся машины, едет...
— И случайно встречает Флавия, — подхватила Ласка. — А случайностей, как известно, не бывает. И Флавий привозит ее к нам. И здесь она вдруг обнаруживает у себя способности к телепатии, о которых раньше и не подозревала, и комары ее не кусают, и еще много чего. Просто она была хиппи-одиночка, которой никто в свое время не сказал, что она — хиппи... А вот и Флавий!
Из соседней палатки выбрался сорокалетний мужчина в одних шортах, с перебинтованной ногой, лицо его было белым, как мел, одну ладонь он прижимал к груди.
— Больно, — прохрипел Флавий. — Не могу... Все болит... Сердце... — не договорив, он рухнул на землю.
— Что с ним? — встревожилась Ласка.
— Сейчас, сейчас я тебе немного помогу, — Леший склонился над Флавием и сделал несколько пассов. — Ну, как, легче?
— Легче, — пробормотал Флавий и, скорчившись, уполз обратно в палатку.
— Бедняга, — вздохнул Леший. — Видишь ли, он в резонансе с биополем всего леса. И то, что он сейчас чувствует — это боль всего леса. Боль, которую причинила лесу бомбардировка, понимаешь?
— Действительно бедняга, — согласилась Ласка. — А когда наши ребята рубят лес на дрова, он тоже чувствует боль?
— Не знаю, — пожал плечами Леший. — Наверное, нет. Ведь мы рубим в основном сушняк, мертвые деревья.
Между тем в лесу быстро начало темнеть, по вершинам сосен пробежал вечерний ветерок. Ласка зябко передернула плечами.
— Похолодало к вечеру, — сказала она.
— Пойдем, посидим у какого-нибудь костра? — предложил Леший.
— Пойдем. Вот к этому.
На четырехугольнике из бревен, сложенном вокруг ближайшего костра, тоже сидели пионеры и дезертиры, но ораторствовал здесь не Старик, ораторствовал здесь Козлодой. Козлодой был ровесником Старика, и был он, по своему обыкновению, пьян, початая бутылка торчала у него из кармана куртки.
— А знаете ли вы, салаги, что такое флэт? — грозно вопрошал Козлодой, между делом прикладываясь к бутылке. — Да нет же, откуда вам знать... Флэт — это квартира в городе, на которой жили хиппи. Ух, и что там творилось, на этих флэтах! Бывало, возьмемся мак варить, а варится он долго, и запах такой, как будто кукурузу варят, и запах этот на весь подъезд! Ну вот, одни варят, а другие в это время с бабами кувыркаются...
— И зачем Старик эту гадость в лагере держит? — прошептала Ласка на ухо лешему. — Вот чего я никак не пойму. И потом, если верны все рассуждения Старика о вероятностях и нравственности, то этот Козлодой уже раз двадцать погибнуть должен...
— Темная это история, — зашептал в ответ Леший. — В общем, в свое время Старик сделал что-то не то, что именно — не знаю. И случайно попал в облаву и оказался в тюрьме, как уклоняющийся от воинской повинности. По законам военного времени его должны были расстрелять. Так вот не кто иной, как Козлодой, используя свои многочисленные связи, сумел подмешать к пище, предназначенной для охранников тюрьмы, большое количество какого-то наркотика. Между прочим, он торговал наркотиками, а ты, наверное, слышала, какие суровые законы действовали в той среде, к которой принадлежал тогда Козлодой. А эта партия, что он скормил охранникам, предназначалась совсем для других целей, так что Козлодой рисковал не чем-нибудь, рисковал он своей головой. Они и бежали из города вместе, Старик и Козлодой, а гнались за ними не только солдаты, но и молодчики из наркомафии. А еще говорят, будто их еще до войны много чего связывало...
— Ума не приложу, что мог Старик иметь общего с этим... нет, ты только послушай, что он говорит!
— Этот ваш Старик всех вас дурачит, — вещал Козлодой. — Мол, будьте добрыми и светлыми, ничего себе, всем людям — и ничего плохого с тобой не случится, а, наоборот, в огне гореть не будешь, и в воде не утонешь... Может быть, в чем-то он и прав я-то сам видел, как Старик однажды ходил по воде, яко посуху... Да только такой поросячий рай не для меня. Мое дело — веселиться, вино пить да баб трахать... Чего носы-то воротите? — (эта реплика была адресована засмущавшимся девушкам). — Я же вас не трогаю, я вообще хиппи не трогаю, на кой вы мне... А баб я себе всегда найду, вы думаете, на Земле, кроме хиппи, уже никого не осталось? Не-ет, еще крестьянки есть, я знаю, где они прячутся. Мужьев-то ихних в армию забрали, вот и изголодались они...
— Пойдем, мне противно, — громко сказала Ласка и встала, потянув Лешего за руку.
— Ага, вот достойная парочка, — немедленно отреагировал Козлодой. — Леший — ничего, мужик тот еще, повезло тебе, Ласка, с мужиком. Только сама ты пока больно тощая, ну да ничего, пара лет — и будут у тебя формы что надо, я-то вижу, у меня глаз наметанный...
Леший стремительно шагнул вперед, бугры мускулов перекатывались у него под кожей.
— Послушай, ты, — яростно сказал он. — Или ты немедленно заткнешься...
— Или? — полюбопытствовал Козлодой.
— Или... — Леший огляделся по сторонам. — Видишь вон то дерево, с расщепленным стволом? Вот туда я тебя и запихну, головой вниз, только ножки наружу будут торчать. И не посмотрю ни на твой почтенный возраст, ни на былые заслуги. Понял?
— Было уже это, — лениво сказал Козлодой. — И вниз головой меня куда только не запихивали, и в проруби как-то раз топили, и на нож ставили неоднократно... Только я — вот он, а где все эти люди? Нету их, как не было. А я — я живучий, друг мой. И при необходимости любого зарвавшегося юнца могу на место поставить. Живучий я, ребятишки, — обратился он к собравшимся у костра. — Радиация меня не берет, это верно, но в первую же ночь ракетной атаки я получил такой тепловой удар — о-го-го, два месяца потом шкура со спины лезла. Это я спиной к эпицентру стоял, лобызался спьяну с одной... А потом еще по пьянке с пятого этажа выпал. Дело уже в другом городе было, и там как раз эвакуация началась, так я трое суток с переломанными ногами возле дома пролежал, на левой ноге — перелом открытый. Спасибо, солдатики мимо проходили, подобрали, увезли в госпиталь. А в госпитале мне врач и говорит: "у тебя, — говорит, — милый друг, гангрена, нужно тебе, приятель, левую ногу ампутировать". Так я в ту же ночь на костылях — и в окно. И вот, пожалуйста, все зажило, как не было ничего, а мог бы я быть без ноги. А еще улепетывали мы как-то из одного поселка, меня танкисты знакомые с собой взяли. Ну, и шарахнули по нашему танку из базуки. Ох, и горели же мы, братцы! — Козлодой задрал на себе куртку и показал страшные сиреневые следы ожогов. — Хорошо горели! Да только вот я здесь, с вами, вино пью, баб... Да что ты тут торчишь, как пугало огородное? — гаркнул он вдруг на Лешего, который по-прежнему стоял перед ним. — Забирай свою девчонку, тащи ее в свою палатку, да и трахай там в свое удовольствие!
Леший прыгнул, Козлодоя как ветром сдуло с его бревна. Каким-то непостижимым образом он оказался у Лешего за спиной. Леший развернулся и принял стойку.
— Ах ты теленочек, ты, оказывается, еще и кунг-фу знаешь? — хихикнул Козлодой, — ну да ничего, мы тоже не лыком шиты. Давай, может, бесконтактно, на одной энергетике, а?
Леший кивнул в знак согласия. Он стоял спиной к костру, так что лицо его оказалось в тени, Зато видно было, как лицо Козлодоя, напрягаясь, становилось все больше и больше похожим на дьявольскую маску.
— Эх вы, — сказала Ласка зрителям. — Эта старая гнилушка меня оскорбляет, а вы даже отреагировать по человечески не можете.
— А что мы можем-то? — развел руками один из дезертиров. — Они же договорились бесконтактно, а с этой, как ее..., энергетикой мы не в ладах. И вообще, тут, по-моему, честный бой, один на один.
— Честный, честный, — подтвердили пионеры.
Между тем напряженность биополя между противниками доросла до такой степени, что оно стало видимым даже для тех, кто не имел к этому никаких способностей. Дезертиры во все глаза смотрели на потоки флуоресцирующего тумана, исходившие из ладоней и третьих глаз соперников. Теперь дезертиры воочию убедились, что между бровей человека действительно есть точка, обладающая весьма необычными свойствами.
— Долго они так не продержатся, — сказал один из пионеров. — За Стариком сбегать, что ли?
— Нет, подождите, подождите...
— Предлагаю ничью, — хриплым, срывающимся голосом проговорил Козлодой.
— Согласен, — ответил Леший. Его голос тоже изменился.
Потоки флуоресцирующего тумана исчезли. Козлодой сделал несколько неуверенных шагов и грохнулся наземь. Леший тоже покачнулся, но тут ему на помощь подоспела Ласка.
— Я не победил только потому, что вы все были за него, — сообщил Козлодой, повернувшись на спину. — Ваши мысли помогли ему. Эх вы, дурачье зеленое... Не понимаете, что при каждом Старике должен быть свой Козлодой. — Он сделал попытку приподняться на локте и тут же рухнул обратно. — Должен быть, иначе нарушится... нарушится... гармония мира...
Козлодой спал.
Леший стоял, пошатываясь, Ласка с трудом удерживала в равновесии его огромное тело. Пионеры побежали к Старику — рассказывать о происшедшем и расспрашивать про гармонию мира.
— Ты тоже сейчас заснешь? — спросила Ласка, гладя Лешего по спине. Спина была мокрой от пота.
— Я? Н-нет... У меня другие методы восстановления... Мне нужно куда-нибудь подальше от костров, чтобы не было дыма. Проводишь меня?
— Ну конечно! Ведь ты...
Ласка хотела сказать "Ведь ты дрался за меня", но потом решила, что этого делать не стоит.
Они двинулись в глубину леса, распугивая активизирующихся к ночи жаб-мутантов. Два раза Леший падал. Когда костры и освещенные изнутри палатки остались далеко позади, Леший остановился.
— Вот, пожалуй, здесь.
Он прислонился спиной к стволу огромной сосны, потом сел, а точнее — сполз по стволу вниз, и принял позу лотоса.
— Пранаяма? — догадалась Ласка.
— Она самая, — кивнул Леший.
— А можно я посижу с тобой рядом?
— Конечно можно. Только, пожалуйста, не мешай мне, пока я не закончу.
— Я сейчас, только сбегаю в лагерь за одеялом, а то холодно, да еще комары...
— А ты найдешь меня в темноте?
— А ты разве забыл, что у меня нюх, как у собаки? — уже на бегу крикнула Ласка.
Когда она вернулась, закутанная в одеяло, Леший сидел на прежнем месте и, казалось, не дышал. Ласке удалось разглядеть туманный столб, еле заметный на фоне ночной темноты. Он спускался откуда-то сверху, не то с небес, не то с кроны сосны, и окутывал голову и грудь Лешего. Это шел поток энергии — праны и Леший вдыхал его медленно-медленно, почти незаметно, с огромной задержкой после вдоха, так что со стороны казалось, будто он и вправду не дышит.
Ласка села, прислонившись к соседней сосне, и попыталась заняться пранаямой сама. Сначала у нее ничего такого не получалось, а потом она обнаружила, что от туманного столба к ней протянулся тонкий рукав, и при каждом выдохе в кончиках пальцев стало появляться ощущение покалывания. Она закрыла глаза и стала дышать еще старательнее. Через несколько минут Ласка перестала ощущать свое тело, а чуть позже ощущение тела вернулось, но оно было каким-то странным, незнакомым, и Ласка догадалась, что она вошла в резонанс с Лешим, это его ощущения она воспринимала сейчас. Она почувствовала, что улыбается, но на самом деле это улыбался Леший, который, конечно же, заметил, что Ласка вошла в резонанс. На минуту их захлестнула мощная волна любви друг к другу, но только на минуту, потому что через минуту стена, отделявшая личность Лешего от личности Ласки, рухнула и исчезла, они были Одним, и это Одно стремительно летело... Куда? На чем? Не было в человеческом языке таких слов, чтобы описать их состояние. Полет? Любовь? Радость? Все это были лишь бледные символы, почти не имевшие отношения к той реальности, в которой находились сейчас Леший и Ласка.
Потом... Словами это вернее всего можно было бы выразить так: летящее Одно вдруг натолкнулось на невидимую преграду, удар был очень резким, неприятным, обломки рухнули на землю и их оказалось трое. Да, трое. Ласка встревожено вглядывалась в темноту, пытаясь понять, кто же был этот третий, но никого не увидела, кроме Лешего, который тоже недоуменно оглядывался по сторонам.
— Простите пожалуйста, я вовсе не хотела вам помешать, — произнес знакомый голос, и из-за деревьев появилась Алка. Ласка вздохнула с облегчением.
— Я сегодня в дозоре, — пояснила Алка. Чувствую, что идет отсюда какая-то информация, а какая именно — понять не могу. Вы же знаете, я могу считывать только те мысли, которые облечены в слова, — виновато улыбнулась она. — А когда я подошла поближе, то ваше сознание породило у меня в голове такую шизофреническую кашу... Но вы должны меня понять, я же не могла не подойти, я же в дозоре...
— Дозор дозором, — мрачно сказал Леший, распрямляя ноги и устраиваясь поудобнее. — Но шарахнула ты нас здорово. Уж очень ты привязана к словам, как что нелогичное уловишь — так сразу бух! — словно молотом. Я, конечно, понимаю, что это не от тебя зависит, просто внутренний протест, защитная реакция психики, но все же пора бы уже тебе привыкнуть, научиться... Ты ведь не в первый раз в такую ситуацию попадаешь, дело и впрямь шизофренией может кончиться...
— Я постараюсь, — вздохнула Алка. — Я все время стараюсь, но пока ничего не получается. Вы здесь будете?
Леший раскрыл было рот, собираясь что-то сказать.
— Здесь, здесь, — торопливо сказала Ласка.
— Ну, тогда за это направление я спокойна, больше мешать вам не буду.
И Алка бесшумно скрылась за деревьями.
— Ну вот, а я только поспать собрался, — недовольно сказал Леший.
Ласка проворно придвинулась к нему. Леший обнял ее за плечи. Некоторое время они молча сидели, глядя на звезды, которые кое-где проглядывали между кронами деревьев. В лесу было тихо, в лагере никто не шумел — наверное, все улеглись спать, и даже комары не пищали — их отпугивало биополе Лешего. Только временами доносилось журчание ручейка — он протекал где-то неподалеку, да еще изредка раздавались печальные вздохи — так квакали жабы-мутанты.
— Говорят, что если увидишь падающую звезду и загадаешь желание — оно сбудется, — нарушила молчание Ласка. — Давай смотреть?
"Девчонка", — подумал про себя Леший, послушно откинулся на спину (Ласка поспешно расстелила одеяло) и уставился в небо.
— Вот тебе вместо падающей звезды, — проворчал Леший.
Над лесом с востока на запад пронеслась огненная полоса, за ней — еще две. Через минуту с запада донесся отдаленный гул.
— И чего только им всем не хватает? — философски заметила Ласка. — Жили бы себе как мы...
В обратном направлении пронеслось сразу пять огненных полос. Теперь уже загремело на востоке — гораздо громче и ближе.
— Ты знаешь, неделю назад мне довелось разговаривать с одним бедняжкой, — сказал Леший, поворачиваясь к Ласке. — Старший лейтенант, но не кадровый. До войны физический факультет окончил. Вот я его и спрашиваю: зачем все это? А он мне про присягу, про долг перед родиной. Спрашиваю, где твоя родина? Оказывается, за пять тысяч километров отсюда. Он мне про присягу толкует, а я-то вижу — больше всего на свете ему хочется все бросить и оказаться на этой самой своей родине. Да только как он эти самые пять тысяч километров преодолеет, когда кругом война? И снится ему, рассказывает, каждую ночь одно и то же: будто демобилизовали его, приехал он домой, а на месте его города — радиоактивный кратер. Я ему говорю, бросай, мол, все, и иди к нам. Нет, говорит, к вам я не пойду, вы все чокнутые, сумасшедшие. Тогда я ему так, между делом, уравнение Шредингера излагаю. Этого ты не знаешь, есть такое уравнение в квантовой механике. Я-то ведь тоже когда-то в институте учился... Видела бы ты его изумленную физиономию: будто пещерный человек перед ним о новейших системах стрелкового оружия заговорил.
— А дальше что? — с интересом спросила Ласка.
— А ничего. Дали им приказ по батальону к дальнейшему движению, сел он в свой танк и укатил... Да все они — и дураки и бедняжки — рады бы из этой заварухи вырваться, да только выхода у них нет. До родных мест — тысячи километров, да еще неизвестно, уцелели ли эти места или нет...
— Так чем же все это закончится?
— Трудно сказать... Это для Старика все просто и ясно: технологическая цивилизация подошла к своему логическому концу, занимается самоистреблением, а в основе всего этого, если копать глубоко, лежит самый обыкновенный эгоизм. Выживают только те, кто свободен от эгоизма, и вследствие этого обладает всякими качествами, которые раньше считались мистическими, такими качествами, которые помогают выжить и сейчас, и помогут строить новую цивилизацию в будущем... Да только не так все это просто! Мы все, которые собрались в этом лагере — славные ребята, но отнюдь не боги. Я верю в теорию Старика насчет воздаяния, верю, что содеянное добро влечет за собой якобы случайные благоприятные совпадения и наоборот. Но ты вспомни, сколько раз нам приходилось спасаться от преследования, сколько наших погибло! Флавий наш, на что уж хороший человек, а все-таки ранило его неделю назад, и сам Старик не может сказать — за что... Хотя сама ведь знаешь, Старик насквозь все видит и любое на первый взгляд случайное совпадение объяснить может. А Козлодой один чего стоит... Я как-то раз спросил Старика, зачем нам Козлодой. А он засмеялся в ответ и говорит: "На то и волк, чтоб овцы не дремали". А те крестьянки, о которых Козлодой рассказывает? Не врет же он, знаю, что не врет. Так что, хиппи будут строить новую цивилизацию вместе с Козлодоем и его крестьянками? Тем более что Козлодой утверждает, будто крестьянки беременеют от него одна за одной, а у хиппи еще не родилось ни одного ребенка за все пять лет после ядерной атаки. Флавий считает, что мы все стерилизованы радиацией. А крестьянки, выходит, не стерилизованы. Это как прикажете понимать?
— Но ведь Старик дает совсем другое объяснение, — возразила Ласка. — Он считает, и, по-моему, правильно считает, что сейчас, пока идет война, дети хиппи ни к чему. А вот когда нужно будет, тогда и дети появятся. Когда для них нормальные условия будут. Когда мы сами создадим эти нормальные условия.
— Э-эх, — вздохнул Леший. — Мы создадим нормальные условия... Пока что мы бегаем с места на место, да еле-еле себя прокормить ухитряемся. Вот я, к примеру. Я же скульптор! А что я сейчас могу? Так, безделушку какую-нибудь из скверной глины вылепить. Видела бы ты мои работы... Впрочем, сейчас от них, наверное, ничего не осталось, я бросил их в городе. При технологической цивилизации превыше всего была наука. В основе той, которую мы, даст бог, когда-нибудь создадим, будет, несомненно, лежать искусство. А что я смогу к тому времени? Я научусь выращивать неплохие урожаи на наших огородах, научусь взрывать взглядом... Впрочем, этому я уже научился и надеюсь, что в будущем это мне не понадобится... Но я забуду технику работы с камнем, забуду... эх, да что там говорить! Везет нашим певцам, их инструмент — голос — всегда при них. А как мучается наш прекрасный пианист Слэйд — разве может гитара заменить ему концертный рояль! Поэтам полегче, а писателям... Видела, какой мешок рукописей таскает с собой бедняга Флавий? Чему, спрашивается, мы будем учить наших детей, если они появятся?
— Детей... — тихо повторила Ласка.
Она лежала вполоборота к Лешему, опираясь на локоть, и напряженно смотрела на него.
— Старик, конечно, прав, он всегда, в конце концов, оказывается прав... — прошептала Ласка. — Но я очень хочу ребенка. От тебя.
— Да ты с ума сошла! — быстрым шепотом заговорил Леший. — Тебе же только пятнадцать лет... Ты что делаешь? Да ведь у хиппи до сих пор не родился ни один ребенок...
Он еще что-то говорил, а Ласка тем временем стащила через голову свой балахон, неумело обняла Лешего и прошептала ему на ухо:
— Я только что видела падающую звезду... и загадала желание...