Ровный рокот мотора армейского вездехода вдруг сменился неуверенным покашливанием. Вездеход — огромная стальная коробка на восьми колесах — начал двигаться рывками (солдаты загалдели, проклиная механика-водителя, который, собственно, был абсолютно не при чем), фыркнул напоследок и остановился окончательно. Ласка тоже остановилась, чтобы перевести дыхание. Надо же было попасться так глупо — она беспрепятственно прошла через полосу боев, сумела добраться до бывшего поселка, и уже на обратном пути, когда она вышла из зоны активных военных действий, неведомо из какой лощины выползло это механическое чудовище. "Как странно, — подумала она вдруг, — солнце, зеленая трава, я, которая никому в жизни не сделала ничего плохого — и эти со своим железом..."
Но медлить было нельзя. Солдаты горохом высыпались через борта машины и уже со всех ног мчались к ней. Это были рослые, откормленные, истосковавшиеся по женской плоти ребята. И хотя тощая девчонка в невероятных лохмотьях мало чем напоминала тех модно одетых девиц, что, бывало, после приятно проведенного в кабаке вечера с удовольствием шли в заброшенный сарай, который находился возле самых казарм (но до казарм было несколько сотен километров пути, да и неизвестно еще, сохранился ли сам город с его барами, казармами и сараем) в военно-полевых условиях сгодилось бы и это создание с длинными черными волосами, перехваченными ярко-красной лентой.
Солдаты рассыпались полукругом, и Ласка снова побежала по зеленому полю, слыша нарастающий топот сапог у себя за спиной. Местность круто понижалась, среди травы появилось множество цветов, желтых и голубых, босые ноги Ласки лишь слегка придавливали их, зато кованые солдатские сапоги превращали цветы в истекающее соком месиво, и девушка чувствовала их боль, но ничем не могла им помочь. Впереди была неширокая речушка, а сразу за речушкой поднималась сплошная зеленая стена леса, и там было спасение. Мерный топот нарушил вдруг грохот взрыва — это какой-то солдат подорвался на неизвестно кем и когда заложенной мине, но Ласка даже не обернулась, да и ее преследователи не остановились, чтобы посмотреть, что осталось от их бывшего товарища. В общем-то, Ласка была уверена, что догнать ее не должны, причем не только потому, что она мчалась налегке, а солдаты бежали с полной боевой выкладкой, и тяжелые автоматы били их по спинам. Заросшая листьями кувшинки — кое-где из воды торчали желтые цветы — река была уже совсем рядом. Ласка с разбега нырнула в прохладную воду и поплыла брассом, расталкивая плывущую по течению вверх брюхом рыбу. Все. Ушла.
Солдаты столпились на берегу, грязно и бессильно ругаясь. Конечно же, лезть в воду никто не решился, потому что в нескольких километрах выше по течению располагались склады боеприпасов, и на эти склады не далее как вчера сбросили атомную бомбу, в результате чего река и была покрыта мертвой рыбой.
— Пропадешь ведь, дура! — крикнул один из солдат, а другой, обозленный тем, что вожделенная добыча уходит, сорвал с плеча автомат и дал очередь — водяные фонтанчики запрыгали по поверхности реки.
Ласка немедленно нырнула и надолго исчезла под водой — она могла задерживать дыхание больше чем на две минуты. Теперь уже все солдаты держали автоматы наизготовку, ожидая, когда она снова вынырнет, но тут на противоположном берегу появился Леший — огромный, голый по пояс, в брезентовых, сшитых из орудийного чехла брюках и с ярко-желтым куском янтаря, подвешенным на груди. Леший стоял, опершись о ствол могучего дуба, и иронически улыбался. Его улыбка отнюдь не способствовала хорошему настроению и без того обозленных солдат. Автоматные очереди загремели над рекой, вокруг Лешего градом посыпались срезанные пулями ветки, а он стоял, целый и невредимый, ожидая Ласку и продолжая иронически улыбаться.
Ласка вынырнула возле самого берега, проворно вскарабкалась наверх и остановилась перед Лешим. Мимо них продолжали со свистом проноситься пули, но теперь Ласка их не боялась, ведь рядом был Леший, который, как считала Ласка, умел ставить вокруг себя защитный энергетический барьер. Старик, правда, объяснял неуязвимость Лешего совсем другими причинами, говорил что-то об искривленном пространстве вокруг него да еще непонятным образом приплетал сюда нравственность. Леший и вправду был очень хороший человек, неделю назад, например, он тащил на себе раненого Флавия, тащил многие километры и доволок-таки до поселка, но каким образом нравственность могла способствовать защите от пуль, Ласка не понимала. Впрочем, ей было всего пятнадцать лет.
— Дураки, — сказала она Лешему, указывая пальцем через плечо.
— Сам вижу, что не бедняжки, — отозвался тот, рассматривая солдат, которые перестали стрелять, убедившись в полной бесполезности этого занятия, и теперь о чем-то совещались, собравшись кучкой. Скорее всего, они говорили о нечистой силе, которая помогает этим "чокнутым".
"Чокнутые", — или хиппи, как они сами себя называли, — делили солдат на две категории — дураков и бедняжек. Прочие различия уже давно не имели никакого значения. На всей необъятной территории военных действий, сторонясь разрушенных ядерными взрывами городов, бродили разрозненные воинские части самых различных государств, давно утратившие связь со своими центральными командованиями, да и командований-то, возможно, уже вовсе не существовало. Они окружали друг друга, выходили из окружений, пленных не брали, потому что их некуда было девать, и убивали, убивали, убивали...
По отношению к хиппи дураки вели себя агрессивно, в каждом "чокнутом" они видели либо замаскировавшегося шпиона, либо уклоняющегося от священной воинской обязанности — а вообще-то их бесило то обстоятельство, что кто-то осмеливался просто жить вопреки суровым законам войны. Бедняжки вели себя помягче, хиппи их жалели и по мере сил пытались объяснить им всю бессмысленность происходящей бойни. Бедняжки полагали, что у "чокнутых" мозги и впрямь немного набекрень, и по мере возможности их не трогали.
Правда, не далее, как вчера офицер из числа бедняжек вел долгие переговоры со Стариком, говорил о каких-то возвышенных идеалах, о стратегической необходимости, а потом устроил танковое сражение в районе поселка хиппи, в результате чего под гусеницами танков погибли и дома, и посевы, и даже гордость Старика — настоящая ветряная мельница. Бедняжки во главе со своим офицером потерпели на этот раз сокрушительное поражение, на месте бывшего поселка разместился танковый батальон дураков (кажется, это были французы, а может быть и нет), и хиппи пришлось уносить ноги, что, впрочем, было им не впервой. Сейчас их палаточный лагерь был разбит в том самом лесу, подступавшем к реке, на берегу которой стояли Ласка и Леший.
— А ведь у меня получилось! — восторженно сообщила Ласка. — Впервые в жизни получилось! Я захотела, чтобы у этого драндулета что-нибудь сломалось, — она мотнула головой в сторону вездехода, торчащего наверху косогора, — и вот, пожалуйста, остановился! А потом я еще захотела, чтобы они переломали себе ноги в погоне за мной — и ничего не вышло... Почему так, а?
— Ну, это ты у Старика спросишь, — не сразу отозвался Леший, продолжая всматриваться в противоположный берег. — Старик тебе объяснит... Да и сама можешь догадаться, если поразмыслишь, как следует. А этих ребятишек, пожалуй, нужно проучить, чтоб не бегали за нашими девчонками...
Леший вдруг напрягся, сосредоточенно глядя на вездеход. Ласка смотреть не стала, она уже знала, как это бывает. Девушка сняла с себя мокрый, прилипающий к телу балахон (с того берега донесся дружный многоголосый вздох), тщательно выжала его и снова надела. И в этот момент на том берегу громыхнул взрыв.
Солдаты уже не глазели на Ласку. Разинув, по всей вероятности, рты, они смотрели назад, туда, где на месте вездехода расползалось густое облако черного дыма.
— Хотела бы я так, — мечтательно протянула Ласка.
Леший улыбнулся.
— Когда тебе это будет действительно нужно, тогда тебе это и дано будет, — повторил он одну из любимых фраз Старика. — А скажи-ка мне лучше, за каким чертом тебя туда понесло? Хорошо хоть Старик вовремя почуял, послал меня за тобой. А если бы они тебя догнали?
— Не догнали бы! — решительно сказала Ласка. — Если верить Старику, — а ты знаешь, со временем я ему верю все больше и больше, хотя он говорит странные вещи, — так вот, если ему верить, то я пока еще не совершила ничего такого, за что меня могло... могли бы изнасиловать. Разве что в прошлом воплощении, только я что-то не очень верю в эти воплощения. А ходила я в наш прошлый поселок. Старик же впопыхах оставил там свой табак, а ведь всем известно, что он жить не может без своей трубки. И кое-что мне удалось наскрести, — Ласка похлопала себя по карману. — Хорошо, что я догадалась положить табак в полиэтиленовый пакет, он даже не промок. То-то радости Старику будет... Ну что, пойдем?
— Пойдем, — согласился Леший, и они зашагали по едва заметной тропинке.
Вслед им ударило несколько очередей, — как и прежде, без всякого результата. Прошлогодняя листва мягко пружинила под их босыми ногами, в ветвях мирно чирикали какие-то пташки, сквозь широкие лапы елей пробивались яркие солнечные лучи. Лес уже почти привык к пришельцам, он чувствовал, воспринимал их как часть самого себя, хотя они впервые пришли в него только вчера, и они сами, в свою очередь, начинали чувствовать лес как гармоничное живое целое, как продолжение самих себя. Воздух был напитан запахом хвои, и даже не верилось, что за пределами леса бушует страшная, жестокая, потрясающая своей бессмысленностью война. О войне напоминали разве что уродливые создания невообразимой формы — жабы-мутанты, время от времени выпрыгивающие из кустов — жертвы первых ядерных атак. Да еще муравейники — в новых условиях муравьи почему-то перестали придавать своим жилищам правильную коническую форму, а строили они теперь непонятные сооружения со множеством валов и башен. А еще были комары... В лето после первой ядерной атаки иные из них вырастали до размеров крупного шмеля, но эти гиганты, по-видимому, оказались нежизнеспособными. Во всяком случае, на следующее лето их почти не было, а сейчас Ласка с остервенением отмахивалась от обыкновенных лесных пискунов. А вот Лешего комары не кусали вообще. И Старика, и Флавия, и еще многих других. А Ласку — кусали, да еще как! Интересно, почему...
— Стоп! — прервал ее размышления Леший. — Очень странно...
— Опасность? — спросила Ласка, теснее прижимаясь к нему.
— Солдаты?
— Нет, тут что-то другое... Не живое, но что-то абсолютно чужеродное лесу. Но ведь я же здесь пробегал, когда мчался за тобой... Видимо, не обратил внимания. А ну-ка!
Леший отломал от ближайшего куста раздвоенную ветку, оборвал с нее листья и, взявши ее двумя руками за развилку, нацелил толстый конец на тропинку и стал водить им из стороны в сторону. Кусту было больно. Ласка почувствовала эту боль, очень слабо, но почувствовала и, укоризненно посмотрев на Лешего, попыталась помочь кусту своей биоэнергетикой. Видимо, что-то ей удалось сделать, потому что ощущение боли прошло.
— Дрянь, — сказал, наконец, Леший, отбросив ветку. — Железо. Мины.
— Но ты же здесь прошел! — удивилась Ласка.
— И случайно не наступил ни на один взрыватель. А случайностей, как говорит наш Старик...
— Не бывает, — докончила Ласка. — И все же, наверное, не стоит рисковать второй раз?
Они сошли с тропы и минут двадцать продирались сквозь густые заросли молоденьких елочек. Потом ельник уступил место могучему сосновому бору, и среди деревьев они увидели множество костров, палаток и длинноволосых людей. Это и был лагерь.
Проходя мимо самой большой палатки, Ласка заскрежетала зубами от боли, да и лицо Лешего исказилось. Это был лазарет, там лечили от лучевой болезни тех несчастных, кому удалось выбраться из города и попасть к хиппи. День и ночь над ними трудились самые мощные целители, да и сам Старик по несколько раз в день захаживал туда. Большинство выздоравливало, но все же раз в неделю кто-нибудь умирал. А однажды Абадонна, самый сильный из биоэнергетиков, сказал, что не будет больше лечить этих людей, потому что раз они больны лучевой болезнью, значит карма у них такая. Сказал он это после того, как в одну ночь у него умерло сразу трое больных, и, в общем-то, его можно было понять, он отдал больным столько, что сам еле держался на ногах. Может быть, Старик его впоследствии и переубедил бы, да только на следующий день Абадонна подорвался на мине...
Старика они нашли посасывающим пустую трубку возле центрального костра. Перед ним на бревнах сидела стайка подростков — пионеров, как их называли. Термин этот родился в те далекие времена, когда хиппи еще жили в городах. В те же времена Старика звали не Старик, а Стрейнджер. Это потом он стал Стариком, хотя было ему от роду никак не больше пятидесяти лет, а выглядел он вообще не старше сорока. Пионеры, как и полагалось, были изукрашены самодельными ожерельями и бисерными браслетами феньками. Этот термин тоже пришел из городов. Вообще прослеживалась четкая закономерность — чем старше был хиппи, тем меньше фенек он носил. Вот у Ласки было по пять браслетов на каждой руке и бусы на шее, Леший довольствовался одним куском янтаря на груди, а у Старика вообще ничего подобного не было.
Среди длинноволосых пионеров виднелись стриженые затылки, это были дезертиры, большей частью из бедняжек, которым надоело стрелять в людей только за то, что они носят военную форму другого образца. С дезертирами приходилось нелегко, потому что они никак не могли свыкнуться с обычаями, по которым жили хиппи, с трудом вписывались в их общество, а Старик, по их представлениям, был кем-то вроде Верховного Главнокомандующего, который вместо того, чтобы отдавать приказы, почему-то читает своим подчиненным лекции о нравственности и о каких-то еще более туманных вещах.
Старик что-то рассказывал своим слушателям, Ласка немного подождала и ловко вклинилась в паузу:
— Старик, угадай, что я тебе принесла!
Дезертиры переглянулись, возмущенные таким нарушением субординации. Лишь единицы из них понимали, что среди хиппи никакой субординации не существует.
Старик внимательно посмотрел на Ласку и на секунду задумался.
— Табак, — сказал он и улыбнулся.
— Верно, табак, — ошеломленно сказала Ласка. Она никак не могла привыкнуть к необыкновенным способностям Старика, хотя многие из этих способностей в той или иной мере были присущи каждому хиппи. Просто у Старика они были развиты до необычайной степени.
— За табак спасибо, дочка, давай его сюда, — полиэтиленовый пакет перекочевал из кармана Ласки в его руки. — И все же не следовало тебе туда ходить, да еще одной, ведь я же просил... Пальцы Старика, набивавшие трубку, вдруг застыли. — А ну-ка постой, постой... Это еще что?
Он обратил правую ладонь к Ласке и провел ее сверху вниз, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям.
— Радиация? — спросил, наконец, Старик.
— Ну да, — вздохнула Ласка. — Мне пришлось переплывать зараженную реку. Куда мне теперь, в лазарет, да?
Старик еще раз провел ладонью.
— Нет, не сильно... — пробормотал он. — Сам справлюсь. Садись-ка, дочка, поближе ко мне, моего биополя хватит. Заодно послушаешь, что я тут молодежи толкую... Так вот, — попыхивая трубкой, Старик обратился к слушателям. — В те времена много велось разговоров о том, кого считать хиппи, а кого нет. Всем вам известно, что многие наркоманы называли себя хиппи, да если бы только они одни... — Старик махнул рукой. — Все дело было в том, что не было объективного критерия. Каждый подразумевал под хиппи все, что ему вздумается. А потом разразилась эпидемия СПИДа. Наркоманов и шлюх не стало. И еще много кого не стало... Это был первый этап отбора. А после эпидемии, как вам опять-таки известно, правительства начали обвинять друг друга в ведении бактериологической — точнее вирусологической — войны посредством этого самого СПИДа. Как говорится, слово за слово — и готово. Ракетно-ядерная атака. Мгновенный контрудар. И ведь не все горожане погибли от радиации и прочих прелестей ядерного оружия. Многие, получившие небольшую дозу облучения, сумели вырваться из городов, и погибли они совсем по другой причине, не смогли приспособиться к жизни в других условиях. А тех, кто смог, стали вылавливать и мобилизовывать в новую армию — ведь старая-то фактически перестала существовать после первого же ракетного удара. Туда же, в новую армию, сгребли и сельскохозяйственное население. Вот они и колошматят друг друга неизвестно во имя чего. Хорошо хоть, что война сейчас ведется в основном обычными средствами, даже атомными бомбами пользуются редко. Слава богу, хватило у военных ума не применять больше атомного оружия, побоялись наступления ядерной зимы...
Где-то над деревьями застрекотал вертолет. Старик умолк, напряженно глядя вверх.
— А ведь это из-за нас с тобой, — прошептал Леший Ласке. — Точнее, из-за меня. Из-за того вездехода.
Вертолет пролетел над самым лагерем, удалился, потом снова вернулся и завис почти над головами сидящих.
— Эх, сейчас бы ракетой его... — мечтательно произнес кто-то из дезертиров.
Старик погрозил ему пальцем.
— Не понял ты, сынок, ничего еще не понял, — с сожалением сказал он. — Ну, это не беда, поживешь среди нас подольше, даст бог, поймешь. Так о чем это я? Ах, да, об отборе. После ядерной атаки оказалось вдруг, что на некоторых хиппи радиация не действует вообще. Вы знаете, что я связываю это с нравственностью человека. Так был произведен второй этап отбора. Был еще и третий этап — некоторые уцелевшие польстились на то добро, что осталось в городе, в первую очередь — на пищевые припасы. Их расстреливали. Солдаты. Был тогда такой приказ. За мародерство расстрел на месте. Пришлось хиппи переселяться — кому в лес, кому в деревню и добывать себе хлеб собственным трудом. Ох, и тяжкое же было время, мы ведь тогда ни черта не умели, это сейчас кое-чему научились... Всякая случайно уцелевшая шваль мигом отсеялась в этих условиях — побежала обратно в города, в которых, я так думаю, и нашла свой конец. А еще, когда началась вся эта военно-политическая неразбериха, один мой большой приятель — Джерри его звали, — составил какую-то путаную политическую программу, что-то вроде создания независимого государства Хиппилэнд и пошел драться за этот свой Хиппилэнд с оружием в руках. Много, очень много людей собрал Джерри... Тщетно говорили мы ему, что лучше вляпаться в дерьмо, чем в политику, что поднявший меч от меча и погибнет, что никогда в этом мире ненависть не прекращалась ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она...
Вертолет наверху застрекотал сильнее и стал удаляться. Старик проводил его взглядом.
— Вот, пожалуйста, летают, убивают, воюют... Зачем? Сами уже не знают. Джерри хоть знал... Его ребята сражались отчаянно, настоящие храбрецы. И все же они погибли, все до одного... И выжили только настоящие хиппи. Впрочем, может быть, именно настоящие хиппи погибли в городах, выжили только мы, и теперь мы так себя называем. Выжили те, кто благодаря своим духовным качествам приобрели способности, которые обыкновенному человеку кажутся чудом. И еще об одной вещи я хочу сказать вам, ребята. Никогда, ни при каких обстоятельствах хиппи не должен быть догматиком, сколь бы красивой сама по себе эта догма не была, религиозная, например. Доказать это вам я не смогу, а просто расскажу одну поучительную историю. Был у меня друг, все звали его отец Николай. Православный. Его люди жили коммуной в поселке, где была маленькая деревянная церквушка. К ним нагрянули солдаты из категории дураков. Отец Николай собрал всех хиппи в церкви, запер двери и начал коллективное молебствие. А между тем он был наделен мощнейшей энергетикой, ему вполне было бы по силам поставить вокруг церкви непреодолимый энергетический барьер. Но дело в том, что ортодоксальное православие запрещает заниматься такими вещами, считая все это дьявольскими штучками. И он не сделал ничего. В итоге церковь просто сожгли из огнеметов, вместе со всеми, кто в ней находился...
С запада, оттуда, куда улетел вертолет, послышался ровный гул авиационных моторов. Дезертиры вскочили и засуетились, Ласка прижалась к Лешему, и только Старик невозмутимо сидел, задумчиво глядя в небо.
— Летят ведь, отец! — один из дезертиров потряс Старика за плечо.
— Летят, — согласился Старик.
— Так ведь бомбить же будут!
— Будут, — подтвердил Старик. — Но только бомбы лягут вон там. — Он махнул трубкой куда-то в сторону.
