Человек энергичный, талантливый и трудолюбивый.
Много работает и добивается успеха. Быстро поднимается по служебной лестнице, получает награды.
Со временем наград набирается столько, что места на груди не хватает, и он начинает привинчивать их на спину. Но скоро и спины не хватает. Вешает ордена на левую штанину, все ниже и ниже, и последняя медаль помещается где-то возле колена.
Все!
Дальше опускаться некуда. Это деградация.
С того момента, как на спине появляется первый орден, спина перестает быть спиной, становясь второй грудью. Потом грудью становится нога...
Умирает одноногий, с тремя грудями и без спины.
Человек делает карьеру:
вот он еще только троечник и засранец,
вот он уже студент,
вот он еще только подчиненный,
вот он уже начальник,
уже феодал,
уже рабовладелец...
Но ему этого мало. И вскоре он уже предстает перед нами как золотой Бог Солнца.
Он сидит в драгоценной колеснице, и колёса её громыхают над миром. Сверкнув золотыми лучами в конце своего пути, он исчезает за горизонт.
И все облегченно вздыхают. Бог ушел отдыхать...
Но вдруг он завтра появится снова?
Что об этом говорить, это старая тема...
Вот у нас на работе старичок один помер. Но — неизвестно почему, или он сам это толком не понял, или уж у него чувство долга такое необычное, — только ходил он на работу, как живой, еще два года. Дежурство у них — сутки через трое. Так никто даже и не заметил, что он умер.
И этот старичок даже в отпуске два раза был, и премию получал.
Так бы всё и продолжалось, только вдруг — бац! — ревизия. В документах копию справки о смерти обнаружили. Скандал, скандал... Где деньги, за что платили, кто зарплату получал? Покойник?! Криминал, уголовщина! А тут он и сам на дежурство приходит.
Сперва — немая сцена, а потом понеслось...
Ну, сначала он ничего понять не мог, а потом втолковали ему, понял. Плакать начал, прямо-таки ребенок — жалко себя, конечно. Только к вечеру уже успокоился, лег — и всё.
Похороны, само собой...
Автобус от месткома сделали, поминки, венки, оградку... Все по-человечески. Дату ему на памятнике старую поставили, по справке. А с зарплатой ревизор замял. Не стал в акт включать, сам не знал, что делать.
Потом еще долго тряслись все. Боялись...
Но... утряслось как-то постепенно.
Забылось.
Бывают такие люди, которые очень похожи на печку с дверцей, закрытой на замок. Таких понацепят на себя замков, что иной замок поболе собаки будет.
Вроде бы и печка есть, да не согреешься.
Но что там, внутри, за закрытой дверцей — догадаться не трудно. Холодно там, мрачно и пусто. Разве что мышки шебуршат, грызут что-то, похрустывают.
Хочется сломать замочек, мышек разогнать, подкинуть в печку щепочек и угольков, чтобы немножко разогреть, чтобы осветилась изнутри, ожила.
А она отогреется немного и скажет человеческим голосом:
— Ты мне дверцу сломал. Зачем ты это делаешь?
И купит себе новый замок.
— Я не печка. Я сейф гараж холодильник.
Стук в дверь.
— Откройте!
Входят три человека в форме, двое в штатском и двое понятых. Предъявили ордер на обыск. Через четыре часа в квартире все перевернуто вверх дном. Цветочный горшок разбит, бумаги валяются на полу, в туалете наделано мимо унитаза.
Как и ожидалось, обыск особых результатов не дал. Забрали дневник сына и квитанцию о ремонте часов, выдали расписку без печати. На служебной машине привезли толстого человека в очках — психиатра.
Семь тестов и небольшое собеседование выявили выраженную индивидуальность. Обнаруженную индивидуальность приобщили к дневнику и квитанции. Подписи в протоколе, и машина ушла.
Хозяин остался наводить порядок.
Иногда его можно видеть на улице. Он ходит осторожно, стараясь ни на кого не глядеть, и несколько растопыривает руки, будто чем-то облитый. Если с ним поздороваться, он вздрагивает, сжимается, опускает голову, и только потом, подергивая головой, шепотом отвечает…
Он спит, и видит сон: он очутился в библиотеке, в которой всё есть, и есть даже то, чего нет нигде. Есть все, что можно, и есть все, что нельзя. Он изумляется, приходит в восторг, накидывается на стеллажи, выхватывает с них книги, о которых боялся мечтать, оглядывается — никто не видит? — никто! — и читает, читает, читает, пока глаза не перестают различать буквы.
Потом он долго сидит, выронив из рук какую-то книгу, смотрит в одну точку, раздавленный тем, что узнал и испуганный своей смелостью. Но — чья-то рука успокаивающе опускается на его плечо, кто-то хвалит его за начитанность, говорит что-то о погоде, интересуется здоровьем жены и дочери. И, совершенно неожиданно, назначает его заведовать всеми этими прекрасными книгами.
Он горд, и приступает заведовать.
Он заведует, время идет, он заведует. Наконец-то у него есть возможность неторопливо читать в тиши кабинета, думать о прочитанном, покуривая папиросу, и сравнивать разные, иногда противоположные точки зрения.
Но уже какое-то смутное ощущение начинает отравлять его жизнь. Постепенно чувство ответственности начинает давить его, и давит все сильней и сильней. Страх все чаще посещает его, он боится, что кто-то проникнет в библиотеку и прочитает все книги. А может быть украдет? Но ведь это нельзя — нельзя! — он всю жизнь знает, что — нельзя!
Ужас нападает на него, покрывая холодным потом. Он колотится во сне и кричит:
— Ну зачем столько некастрированных книг?! Хирурги! Хирурги где? Кастрировать...
И жена его просыпается, слыша это горячечное бормотание, спросонья послушно бредет к телефону, и вызывает врача.
И врач приезжает спросонья, и видит, что больной без сознания, в бреду, и слышит призывный шепот:
— Кастрировать, кастрировать...
И врач послушно достает ланцет...
Однажды Джава харлал Неру.
Неру терпеливо это сносил. Наконец его терпение кончилось, и он мягко спросил:
— Джава, зачем ты меня харлаешь?
— Я тебя харлал и харлать буду! — ответил горячий Джава.
И Джава сдержал свое слово.
Такую верность слову несомненно нужно ценить. И автор уважает Джаву. С другой стороны, автор не может простить Джаве его непристойное харлание. Тем более в адрес такого достойного человека, каким был Неру.
Автор и сам бывает виноват в том, что охотно харлает правительство, нашу действительность, международный женский день и грузинский чай высшего сорта. Автор охотно харлает и многие другие вещи, которые, впрочем, харлал и читатель.
Да и как их не харлать?
Какой дурак все это придумал?!
И почему мы за все это — а?!
Тьфу, прости меня, господи...
Наши дети должны вырасти материалистами.
Поэтому нужно изредка разговаривать с ними, объясняя в доступной форме простоту мирового устройства.
Например, если вы плотно поужинали, а ваш ребенок хочет попрыгать у вас на коленях, то можно спокойным голосом сказать:
— Олечка, папа покушал, и если на нем прыгать, он обязательно лопнет и забрызгает стены супом.
Если же ребенок вас не послушается, тогда можно его легонько отшлепать ладошкой, только, ради бога, не сильно, а не то он может лопнуть, и тогда забрызгает стены супом.
