Николай Мясников IV АТЛАНТИДА [Шар]

Шар

Несчастье художника заключается в том, что он вынужден рисовать. По какой-то необъяснимой причине.
Постепенно это занятие начинает отнимать у него всё его время.
Всякая иная деятельность, все игры и почти все развлечения и удовольствия достаются другим людям.
Жизнь художника проходит в мастерской. В четырёх стенах, в которых не всегда есть большое окно. Мастерская, мастерская, мастерская.
А потом жизнь уходит.
Остаются картины. Ряд изображений, в которых зафиксированы некоторые моменты внутренней жизни автора.
С разной степенью достоверности.

Вырываясь иногда из мастерской, этого места добровольного заточения, художник успевает ухватить свою долю удовольствий. Подобно беглому преступнику, опьянённый случайной свободой, он успевает что-либо натворить.
Именно эти моменты порождают биографические мифы.

Если бы было возможно собрать все работы художника, все его картины и рисунки и расставить их в той последовательности, в какой они были созданы, мы бы получили самый убедительный биографический материал.
Очень многое в этой биографии могли бы пояснить те работы, которые по каким-то причинам были уничтожены.
Но, возможно, это привело бы к разрушению мифа.
Мифа, который важнее жизни отдельного человека.

Мне кажется, что для любого человека написать чужую биографию гораздо легче, чем собственную. Дело в том, что чужие биографии составляются из предположений.
Вымышленные истории обладают большей достоверностью, чем подлинные события.

Учителя литературы, заставляющие своих учеников изучать по учебнику биографии писателей, незаметно для себя учат их доверять тем данным, которые не поддаются проверке.
При таком обучении сплетня в глазах ученика приобретает силу математической аксиомы.

Я не против биографий. Но в моём понимании, биография — это повод для частного расследования; для длительного сопоставления противоречивых фактов, без особой надежды на получение достоверной реконструкции событий.

Порог мастерской является той границей, которая отделяет мир людей от мира индивидуума. По разные стороны этой границы действуют разные законы, и по-разному течёт время.
Художник не всегда знает, какие законы действуют в мире, находящемся за пределами его мастерской.
Мир не подозревает о тех событиях, которые разворачиваются за дверью художника.
И поэтому вынужден домысливать.

Поступки художника, эпатирующие публику, часто происходят от незнания правил коллективных игр. Замкнутое существование в четырех стенах даёт свои результаты.
Чтобы скрыть свою неуверенность, возникающую от непонимания общих правил, некоторые художники начинают эпатировать сознательно.
Творческое воображение позволяет доводить ситуацию до предела.
Общество, которое может не заметить даже очень хорошие картины, с удовольствием наблюдает самые дикие странности в поведении.

Подобно тому, как для писателя важна первая фраза, открывающая новое сочинение, для художника важна первая линия, первый мазок, первое пятно, возникающее на белой поверхности.
В процессе работы оно может быть уничтожено, стёрто, смыто или замазано, но именно оно определяет появление и существование других пятен.
Там, где зритель видит изображение, художник видит пятна, вступающие в соотношение между собой.
Лишние связи ликвидируются; возникает картина. Некая замкнутая система. Самостоятельный космос.
Подобно тому как складывается картина, складывается и жизнь художника. Некоторые связи, необходимые и привычные в жизни других людей, для художника становятся лишними.
Лишнее устраняется. На освободившемся месте возникают новые связи, не всегда понятные окружающим. Именно это непонимание породило миф о сумасшедшем художнике.

Миф обладает силой. Начинающие художники иногда очень стараются быть сумасшедшими. Это легче, чем годами осваивать рисунок.
Странным образом, некоторым из них действительно удаётся свихнуться гораздо раньше, чем они успевают овладеть ремеслом.

Художник отражается в своём произведении подобно тому, как отражается стоящий перед зеркалом человек. Видя в картине своё отражение, художник является самым заинтересованным зрителем.
Зритель из зала может хранить иллюзию, что художник работает для него. Но эта иллюзия порождена отсутствием заинтересованного взгляда.
Зрителю кажется, что он правильно понимает картину и правильно понимает художника.
Но понимание затруднено, даже если оно практически возможно, хотя бы по той причине, что одни и те же вещи вызывают разные ассоциации у разных людей.
То, что зритель называет пониманием, является всего лишь суммой его личных ассоциаций.
Вот причина, по которой "понимающий зритель" иногда становится оскорблением для художника.

Мир построен на взаимоотношениях взаимности.
Фраза: "Художник должен..." давно не имеет силы. Зритель ничего не должен художнику, художник ничего не должен зрителю. Именно это позволяет им спокойно сосуществовать в одном мире.
Если талант имеет божественное происхождение, то художник в долгу перед Богом. Дар обязывает; за него приходится платить жизнью, ежедневным кропотливым трудом.
Груз слишком велик, чтобы учитывать суетливые прихоти окружающих.
Зритель ждёт чего-то от художника и его картин.
Художник знает, что живопись равнодушна к людям.

Зритель или читатель, как носители культуры, чувствуют себя вправе предъявить автору претензии или ставить условия.
Часто за этими условиями скрывается просьба о снисхождении. Не в силах разобраться в сложностях художественного процесса, зритель начинает напоминать о своих интересах.
Автор не согласен снижать критерии.
Ему требуется общение на равных. Только с равным можно быть самим собой, в своей свободе и в своей естественности.

Автор не может не помнить, что в отношениях равенства он всегда "немного равнее" своего собеседника. Он — творец, и он — точка отсчёта.
Зритель не может этого не чувствовать. Он не хочет быть просто объектом воздействия. И он ушёл бы, если бы его не удерживало врождённое любопытство.
Самые нелюбопытные уходят.

На всякий случай у зрителя есть при себе известное средство защиты. Стоит переключить внимание на личность автора, как автор оказывается на лопатках.
Вот уж скопище греха и человеческих недостатков.

Прожитую жизнь трудно втиснуть в триста страниц текста. Поэтому писатель может годами переписывать свою книгу.
Работая годами над одной вещью, человек меняется. Вещь, только что вышедшая из-под его рук, перестаёт его удовлетворять.
И он вынужден начинать сначала.

Смутное ощущение трудно выплеснуть в стихотворной строчке. Там, где другим видится поэзия, поэт видит груду необработанных слов.
Выстраивая их в ряды, поэт пытается вернуть словам утраченную ими силу.
Предчувствие удачи не обманывает поэта.
Он знает, что слова совершенно не пригодны для передачи смысла.

Художник долго осваивает своё ремесло.
Со временем, когда приходит уверенность в своих силах, он вдруг начинает понимать, что всё лучшее, что было им сделано за все эти годы, это всего лишь черновики к каким-то иным картинам, которые ожидают его впереди.
Работа становится погоней за миражом.
Иногда зрителю кажется, что художник схватил свой мираж...

Когда-то одна умная женщина сказала мне:
— Человек должен петь, потому что ему хочется петь. Человек должен рисовать, потому что ему хочется рисовать. Для этого не надо никаких внешних мотивов.

Смутное ощущение ведёт художника к неведомой цели.
Смутное ощущение заставляет человека искать нечто в грудах произведений искусства, накопившихся у всех племён и народов с доисторических времён.
Неопределённость цели иногда порождает раздражение. Путь к неизвестной цели содержит в себе элемент абсурда. Абсурд ситуации должен быть рационализирован.
И человек находит решение:
— Важен процесс, — говорит он.
И тут же с ужасом осознаёт, что это — ложь.

Несчастье художника заключается в том, что он никогда не может сказать:
— Я сделал. Теперь можно остановиться.
Он вынужден идти дальше, пока смерть не прервёт его путь.
Это эксперимент, в котором художник использует себя в качестве подопытного.

Зритель может ожидать от художника красивого, но художник ищет подлинного.
Зритель может даже ценить свои заблуждения, но жизнь художника, чреватая взлётами и падениями, приучает трезво смотреть на вещи. Жизнь, круто замешанная на мифологии и порождающая мифы, заставляет искать точку опоры.
Зритель требует сказку на ночь.
Но художник устал от сказок и от ночей.
Он ищет подлинный свет.
Но человек привык искать там, где легче искать, избегая заглядывать туда, где действительно можно найти.

III

Мне было лет семь или восемь, когда от старшей сестры я узнал о существовании абстрактного искусства.
Я помню как я был поражён известием, что можно нарисовать картину, на которой ничего не будет нарисовано. Никаких предметов.
Много раз я пытался нарисовать такую картину и у меня ничего не получалось. Изображения предметов прокрадывались в мои детские картинки помимо моей воли.
Постепенно абстрактная живопись начала превращаться в навязчивую идею.

Ещё в прошлом веке фотография забрала у живописи привилегию на изображение. Сначала изображение перестало быть главным в картине. Позже оно перестало быть обязательным.
Со временем изображение ушло из живописи. Его присвоили фотобумага и киноплёнка.
А всё остальное осталось.
Остались традиционные материалы и традиционные инструменты. Остались линия и пятно. Остались ритм, тон, цвет, динамика.
В наше время только материал отличает живопись от музыки.

Вопрос "что здесь нарисовано" давно уже звучит неприлично. Как неприлично появляться в обществе в мокрых штанах.
Неподготовленный зритель ищет в картинах изображения вещей и предметов, потому что в вещах и предметах он понимает толк.
Если нарисовано яблоко, можно говорить о яблоках. Если нарисован автомобиль, можно поговорить о марках автомобилей.
Живопись, как некая совокупность живых и звучащих пятен, ускользает из поля зрения такого зрителя.
Что бы не изображал художник на своей картине, он всегда пользуется пятном. Если пятно растянуть, получится линия.
Если линию прокатить по поверхности листа, как вязальную спицу, то получится плоскость, имеющая довольно чёткую геометрическую форму.
Это — игра.
Но игра требует сосредоточенного внимания.

Когда-то давным-давно я начинал с масляной живописи. Потом из-за нехватки времени, перешёл на рисунок.
Ночью, сидя на кухне, я успевал сделать несколько маленьких рисунков.
Занимаясь рисунком, постепенно я понял, что рисунок не нуждается в изображении. Рисунок — это просто совокупность линий, необходимых друг другу и не нарушающих целостность плоскости.

Я рисовал тушью, фломастером, карандашом, чернилами, лаком для ногтей, морилкой и вином.
В качестве инструмента я использовал кисть, перо, щепочки, лезвие ножа, сухие стебли крапивы, птичьи перья, комья мятой бумаги, обрезки поролона.
Я рисовал портреты, натюрморты, животных, цветы и пейзажи. Делал иллюстрации для книг и журналов.
Сохранился большой лист, написанный нитрокраской. Для его написания я использовал в качестве инструмента скрученный в трубку хлопчатобумажный носок.
Просто ничего более подходящего под рукой не оказалось.
Среди лучших моих произведений — чёрный полированный шифоньер моих друзей. Я расписал его полностью серебряными тенями для век. При переезде большая часть росписи осталась на телогрейках грузчиков. Остальное вот уже несколько лет пребывает в полной сохранности.

Когда-то давным-давно мне показалось, что у меня есть что сказать. И я начал говорить.
Потом я начал писать. Не знаю почему. Может быть для того, чтобы больше не слышать возражений.
Теперь я знаю, что можно и не писать.
Но — Боже мой! — какие конструкции можно выстраивать из самых простых слов!

1997