А н д р е й   М а д и с о н

К А К   И З   П О Л И Т И К И   С Д Е Л А Т Ь   Ц Е Л Ь Н У Ю   И Т И К У

Во поле политика стояла, во поле глобальная стояла. Видная политика — всякой не дурак мог, а если нет, то у нас есть кому помочь, понять: куда ему супротив нее. Истории как раз об этом.

У попа была собака, звали ее Политика. А не звали — питбультерьер. На счет "раз" она съела попа, на счет "два" он ее похоронил — это и будет первая история. Мораль: тонких взаимоотношений между политикой и религией мы касаться не будем. Мораль морали: всякое действие есть тем больше действие, чем оно способнее вызывать подражание, а не суждение о нем.

История вторая: фантастический реалист Достоевский писал про бесов, т. е. уверенно метя в Ленина, Сталина, Троцкого и Дзержинского. Пером его водило не вдохновение, а провидение. Потомки-антикоммунисты с восторгом ловили вылетавшие из-под его пера разящие стрелы. Вдруг, слегка колыхнув плавным станом то ли ставню, то ли портьеру к нему впорхнула Аполлинария Суслова по прозвищу Политика. Достоевскому сразу стало скучно про бесов, сразу захотелось про политику. Потомки обиженно засуетились, Достоевский тоже, но отнюдь без какой-либо обиды, скорее напротив. Между тем Суслова под упорным и беспокойным взглядом писателя, чуть потрепетав, превратилась в братьев Смердяковых — аккурат ответом на вопрос о воздействии на политику литературы. Мораль: так наз. "гуманистический" взгляд на политику иррационален по своим последствиям. Мораль морали: политика не синица, литература не рука, хоть, коль надо, и видят друг друга издалека.

В поле пахал — специально для третьей истории — Микула Селянинович. Навстречу ему пахал Бова Королевич. А над ними пахал Соловей-разбойник, он же Соловей-политик: незаметная невооруженному глазу взаимообратимость есть необходимое свойство и разбоя, и политики. Между ними тонким парным облаком стлался по эфиру полилог.

— Посторонись! — натужно охал Микула.

— Прочь с дороги, смерд! — избоченившимся голосом понукал Микулу Бова.

И только Соловей знай себе посвистывал. О чем же свистел этот, предположим, человек? Мораль: политика в отношении сельского населения не должна быть похожей на политику. Она даже не должна называться политикой, ее должно кликать как-нибудь по-птичьи. К этому влечет не столько близость сельского человека к природе, сколько верхняя удаленность от него политического человека. Сельскому человеку дозволено видеть лишь символы политики, а не саму ее, тут есть смысл для политического человека — он в том, чтобы либо баюкать сельского своим вроде бы отсутствием, либо горошить его своим нежданным явлением: накось я тебя выкусю! И никакой морали морали, ибо у сельского человека не предполагается всякая там рефлексия: "Вась, а Вась, а ктой-то у нас главный управитель?" — "А шут его знает!"

Переход, он вот таков, к пятой истории: "Моя милая брюхата, // Родит в Думу депутата, // Депутата продадим, // На гостинцах проедим!". Сидит где-то там за нарочной стенкой депутат, нажимает кнопки, и все думают, что он политикой занимается, т. е. очень плохо занимается, но таки политикой, и потому в особенности ругают его, что ни фига не делает, а до фига получает. (Лирическое отступление, оно же иллюстрация, оно же образ: шел я жарким июльским днем по Петровке мимо церковного заведения, посвященного одной популярной иконе, а у врат в него, на приступочке-боковине, сидел, развалясь, типа нищий, впрочем тот же, что и накануне, и рукой копался в недрах настежь расстегнутой ширинки. А остальная рука при этом на стреме пригоршней тянулась к проходящей публике.) Все неверно и в этой схеме и в этом образе, ибо. Депутаты еще дальше от политики, чем сельские труженики. Селянин, если его крепко достать, может взбунтоваться, а если не очень крепко, то — сочинить песню или народную мудрость (вычитываю у одного луганского казака: "Разобью тебе морду и рыло, да скажу, что так и было" и толкование к сему: "Кого верх, того и воля"), которые можно петь и повторять. От депутата же ни бунта, ни какой ни на есть депутатской мудрости не дождешься. Мораль: представляя кого-то, он ничего не представляет из себя. Мораль морали: всякое суждение о депутате лишено смысла, ибо будет суждением ни о чем, всякое подражание ему невозможно, ибо нельзя подражать тому, кто не подает никакого примера.

История шестая. Или нет, седьмая — лавочников оставим не то что в покое, а прямо в покойницкой, они для политики мертвяки: "А почем нынче КПРФ?" — "Рупь сорок пучок, семь сорок молчок" — ведь пожирание равносильно умерщвлению, isn't it? "Шел раз по улице олигарх" — это прямо-таки что-то невозможное, "лежал раз олигарх в гробу" — обычнейшее, нельзя не заметить, дело.

Итак, шел раз по улице бомж. Эта категория людей почитается никак не представленной в том, что представляется политикой, потому что лишена удостоверений личности, позволяющих встать на учет. То есть откровенно подразумевается, что все то, что не может быть учтено, оно не политика. И набрел на избирательный участок с красивыми призывами: "Голосуй за "Единую Россию" и ее мессию!", "Если хочешь быть как Крез, голосуй за СПС!", "Пошли всех на еръ, голосуй за ЛДПР!", "Коль за Народную партию Геннадия Райкова голос отдашь, вмиг всех гомосеков разгонишь аж!", "Все путем, голосуй шмутьем!" и т. п.

Сунул бомж избирательный участок в драный полиэтиленовый пакет и снес в пункт приема разной тары, а там говорят: "Не возьмем, потому тара твоя сильно грязная изнутри, вали отседова". Мораль: лишение человека избирательных прав есть первый толчок его в настоящую политику. Мораль морали: чтобы воспользоваться правом бесправного, нужно сознавать себя правым (а не ущербным), так что второй толчок, будь любезен, дай себе сам.

Восьмая история строго вытекает из этих последних слов: она о тех, кто называется (или уже — назывался?) "рабочим классом", вариант — "пролетариатом". Собрались на 1 мая, на день, то есть, своей международной солидарности, рабочие Порноваучеровска, тамошнего заводика по переработке вторчермета в первоцвет, вспрыснули это дело и решили продолжить, но не как обычно, а шибко оригинально — написать письмо президенту с вопросом, кто же они такие теперь есть, класс или плюс-минус — внеклассное чтение для умственно неполноценных?

Карл Маркс, так писали они, прямо сказал, а Ленин совершенно определенно подхватил, что рабочие есть решающая сила в борьбе за новый светлый мир без дележа на хозяев и холуев, без того, чтобы одни только и знали, что горбатиться, а другие не знали ничего, кроме как гнуть их, и вот был, вроде, намек, что так оно и будет, а потом все вернулось к по-прежнему, ну разве что теперь это делается помутнее на просвет, при помощи, как говорится, новейших технологий. И вот нам так кажется, продолжали они, что не только при их помощи, но и при посредстве самих рабочих, которые нельзя сказать, чтобы прямо уж, взявшись за собственные шкварники, пригнули себя, чтоб ничего кругом не видеть и ни о чем, кроме того, чтобы поясница при этом не слишком перетруживалась, не задумываться, но. Скорее это, вроде, как вдруг все разом ослепли — или не ослепли, а их ослепили (или это опять будет — валить с больной головы, но на здоровую ли?), в общем, мы совсем запутались и просим ответить — кто же мы такие? — и тем нас окончательно просветить, — этак закруглились рабочие.

Мораль: если тебя назначили ведущим, ты автоматически становишься ведомым. Мораль морали заключается в том, чтобы совместить и едва ли не отождествить производство, распределение и усвоение — когда и если удастся сделать так, тогда и настанет эра социальной справедливости (личную удовлетворенность ею ой ли случится обеспечить — для этого потребна революция в области морали). То есть, ведущими (они же и — ведомые) должны быть разом рабочие/крестьяне, торговцы и администраторы, типа "Моя милка на сносях, // У нее мужей косяк...", и это значит, что соцсправедливость должна реализовываться через полиандрию.

И, наконец, история девятая, последняя, но, понятно, не эпиложная. Жил-был человек и в результате эволюции/божественного предопределения — на выбор — стал не просто, а массовым человеком. То есть таким, который может одновременно присутствовать, скажем, на празднике пива, концерте ДДТ, выборах мисс/миссис (тоже — на выбор) третьего мира, митинге "Яблока", участвовать в сборе пробок на суперприз фирмы "Мит энд шит" и смотреть в телеящике, как другие сшибают свой миллион копеек. "Массовый человек, а массовый человек, — сказали ему, кто надо, ты личность, но нестойкая, мы тебя спасем, спасем от распада, потому что распад — это очень страшно" — и массовый человек тут же так полюбил угрозы и опасности, что теперь только и ждет, когда ему о них сообщат, чтобы постольку, поскольку они его не коснулись, чувствовать себя комфортно и конформно. Тут главное строго выдерживать дозировку подачи страхов и ужасов, так комбинируя ее с разжиганием хватательных рефлексов, они же потребительские инстинкты, чтобы каждый очередной день превращался для него в пусть хоть и маленький, но непременно пир во время чумы. Универсальный символ этой циклической бодяги — штаны, объединяющие в себе: и наложить в них, и положить в карман оных, а мораль к сему такова.

Одного славного разумом мудреца, желая испытать его достопримечательные способности к живейшему принятию впечатлений и быстрому соображению понятий, спросили: "О совершенноментальный! Скажи нам, что есть настоящее?" И мудрец, нимало не будучи сим вопросом введен в умственную расстройку, тут же ответствовал: "Настоящее в потенции — это пробка на сосуде с бродилом. Если она не выдерживает газовую атаку бродила и с шумом взлетает вверх, значит это просто пробка. Если же она находит в себе силы устоять против подобного искушения, ее смело можно назвать настоящей пробкой". И, секунду-другую спустя, заключил: "Однако мораль морали состоит в том, что если против настоящей пробки работает настоящий сосуд, то он взлетает вместе с пробкой. И это уже — самое настоящее".