Каков общественный носитель национальных интересов в условиях нынешней России? Каковы его социальные антагонисты?
Национальный интерес России в настоящий момент — это подготовка себя к мобилизации, без которой русская нация либо сгниет, либо переродится. Потенциальный общественный его носитель — все, кого не устраивает такая перспектива. На мой взгляд, в известном смысле куликовский, лучше всего осознают эту перспективу люди, представляющие себе то, что происходит с русскими в бывших республиках СССР. В России с ними происходит то же, только чуть медленнее и с большим камуфляжем. Кроме того, это такие люди, которые не участвуют в игре интересов. В процессе подготовки к мобилизации эти отдельные люди или группки людей могут организоваться в сообщество. Вне этого процесса ни о каком «общественном носителе» говорить не приходится. И не придется. Или только — говорить.
Антагонисты — либерализм и православие.
Конфликты интересов и конфликты стилей в современном российском обществе. Каким образом они проявлены в нашем «жизненном мире»? Насколько они представлены в нашей «политической системе»?
На мой взгляд, это схоластический вопрос. Мои интересы и мой стиль практически или совсем не представлены. Следовательно, практически не представлены интересы сходных со мною людей. Это меня волнует (хотя и далеко не каждый день). А то, как представлены чуждые мне интересы и каким стилем они вплыли в политсистему — это меня, как бы поизящнее выразиться, не фраппирует. Гораздо важнее суметь сформулировать и согласовать (пока некие) наши интересы и сделать это настолько внятно, чтобы их можно было прописывать как пункты руководства к действию. Ибо: только основываясь на своих интересах, есть смысл изучать интересы других.
Удастся ли (в обозримой перспективе) каким-либо политическим силам «оседлать» энергию «до-политической» враждебности, спонтанно генерируемую в разных сферах общества? Сформируется ли в России связь политических идеологий и социальных субкультур?
Удастся, если этим заниматься. То есть тому, кто будет этим заниматься, тому и удастся. Само по себе ничего не сформируется, поскольку политика — область приложения воли и силы, а не проекций и эманаций. Исторический опыт подсказывает: произойдет это методом проб и ошибок, а для тех, кто не спасует перед реальными наказаниями за ошибки, и достижений. Отдельно бы я здесь выделил проблему языка, на котором придется транслировать идеологию, а в этой проблеме — две подпроблемы: универсальность такого языка, чтобы не приходилось переводить его каждый раз на язык очередной субкультуры, и способность его оформлять до-политическую враждебность в политическую.
Существует ли новое российское «бюргерство» как социокультурная реальность? Что можно сказать об ингредиентах и перспективах российской «антибуржуазности»?
Думаю, да. С учетом того, что в потенции бюргерство существует всегда (и тут Мао Цзэ-дун абсолютно прав), а реально начало формироваться еще при Брежневе (согласно Марксу, бюргерство — продукт прерванной революции). Собственно, слово «застой» эвфемистически маркирует начало этого процесса. А слова «август 1991-го» — его торжество. Что касается перспектив антибуржуазности в нынешней России, то они имеются. Но без надлежащим образом переложенного на русский язык, условно говоря, маоизма их не развить. «Теплую» тягу к наличности может перешибить только «горячая» идеологическая обработка. Противоположный вариант — «подморозить» — не пользовался и вряд ли будет пользоваться успехом в нашей и без того холодной стране. Россия широка, но широтно далеко не Византия.
Нарастание социальных противоречий вполне прогнозируемо. Однако по какому сценарию оно будет происходить: нового издания «классовой борьбы», новой «сословной» сегрегации или под знаком атомизирующей тенденции «массового общества»?
Если оно будет происходить по сценарию классовой борьбы, то он уже прописан, включая победу в этой борьбе — если понимать ее как победу «антибуржуазности». Но на такой подарок истории вряд ли стоит рассчитывать. Впрочем, опять можно вспомнить Мао: классовая принадлежность диктуется, прежде всего, не местом в общественном производстве и распределении, а установкой сознания. Установка сознания на политическое действие вне навязанных правил игры в это действие — вот что нужно сейчас в России. Такая установка сделает и рефлексию кумулятивной; в противном же случае она будет идти под знаком энтропии, с которой придется бороться путем все большего усложнения организации дискурса. Это, безусловно, сделает тексты, как таковые, интереснее для структурного анализа, однако параллельным махом покончит с проблемой связи политических идеологий и социальных субкультур. В том смысле, что субкультуры окажутся в полном отпаде.
Мой вариант — это «атомизирующая тенденция «массового общества» и ее преодоление, поскольку, из названных, это самый творческий участок фронта политических работ.
Хотя, думаю, он только символ сборного пункта. Собственно мобилизация потребует куда более ощутимых подходов и стимулов. Типа: 1) «У того, кто умеет нападать, противник не знает, где ему обороняться»; 2) «Бросай своих солдат в такое место, откуда нет выхода, и тогда они умрут, но не побегут» (Сунь-цзы). И если не имея в виду это: «…для выработки тактики борьбы. Само собой разумеется, что это находится в теснейшей связи со знанием противника: это знание только для того и нужно (выделено мною. — А. М.), чтоб на основании его выработать тактику борьбы» (из комм. Н. И. Конрада к «Трактату о военном искусстве» того же Сунь-зцы) — то что же тогда имея в виду?
