Для начала интродукция: «Я успел заметить, что при появлении Тропмана людской гам внезапно как бы свернулся клубом — и наступила бездыханная тишина… Наконец, послышался легкий стук как бы дерева об дерево — это упал верхний полукруг ошейника с продольным разрезом для прохода лезвия, который охватывает шею преступника и держит его голову неподвижной… Потом что-то вдруг глухо зарычало и покатилось — ухнуло… Точно огромное животное отхаркнулось…»
Словечки эти взяты из тургеневского очерка «Казнь Тропмана», а он о том, как в европейском городе Париже 19 января 1870 года гильотинировали — при огромном собрании зевак — этого самого Тропмана, убийцу сразу нескольких человек, в их числе и маленьких детей. Любопытна в нем, помимо редкого описания поведения убийцы, которого Тургенев, как special guest, мог наблюдать вблизи за минуты до смерти, еще и картинка толпы, каковую не преминул оставить любопытный до разного рода обстоятельств великий дескриптор:
«Я подошел к одной из этих линий (солдат. — А. М.) и долго смотрел на теснившийся за нею народ: он кричал именно стихийно, то есть бессмысленно. Памятна мне фигура одного блузника (простолюдина. — А. М.), молодого малого лет двадцати: он стоял потупившись и ухмыляясь, словно размышлял о чем-то забавном, и вдруг вскидывал голову, разевал рот и кричал, кричал протяжно, без слов, а там опять лицо его склонялось, и он опять ухмылялся. Что происходило в этом человеке? Зачем он обрекал себя на мучительно-бессонную ночь, на почти восьмичасовую неподвижность?»
Конец интродукции — интерлюдия.
В «эпоху перестройки», когда на сцену выпустили разную благоглупость, чтобы, пока она развлекает внимание публики, серьезные люди за кулисами успели реализовать свои бизнес-планы до степени необратимой, стояли — в ряду помянутых благоглупостей — и мероприятия вроде «Рока против смертной казни». Которой они, о нет, ничуть, естественно, не повредили, ни даже не стимулировали явление какого-нибудь антиинфернального «Рока православного покойника» или либербрутального «Вышли мы все из ГУЛАГа». Большой пшик родил пшик поменьше, а настоящая суета вокруг проблемы началась лишь годы спустя, когда представительской России позарез понадобилось формально интегрироваться в европейские товарно-выгодные структуры — вот тогда-то смертную казнь в России в одночасье и отменили.
Гуманисты с большой буквы «г» при этом стали еще шибче, нежели чем прежде, вспоминать, что смертную казнь у нас отменили еще при Елизавете, а вот при «совке» (и т. д.), никаким боком при этом не касаясь ни плетей, ни батогов, ни шпицрутенов (которыми, при известном порционе, легко забивали до смерти, формально не казня), ни даже замечательных типажей навроде славной Салтычихи, которая одна чуть ли не собственноручно извела до смерти человек сто своих крепостных — в самом центре Москвы. Но даже фальшивые аргументы к собственно отмене не имели никакого отношения: она произошла исключительно по корыстным мотивам, в интересах определенной группы людей. Масса же ее не поддержала. Результаты всех, сколько помню, опросов (РОМИРа ли, фонда ли «Общественное мнение») давали регулярный перевес сторонникам решительной экзекуции.
Реальная, хорошо, приближающаяся к реальной интерпретация этого явления (минуя возвышенные типа «наше общество еще не готово» или «президент имел смелость вопреки и т. д.») одна: готовый резерв для приятия отката есть, и им всегда можно в случае необходимости воспользоваться (а-ля «идя навстречу пожеланиям трудящихся», к чему даже можно присовокупить какое-нибудь страдательное дополнение «с тяжелым сердцем», «ввиду мучительной необходимости» или с чуть большей объективацией надрыва: «опыт показал, что»).
О моральной стороне запрета смертной казни (около которой, как около стены плача, пролито больше всего слез) есть только такое соображение: из сферы уголовно-процессуальной, эта, как ни крути, всего лишь одна из форм убийства, просто вытесняется в какую-нибудь другую: криминальную ли, военную или демографическую — не суть важно. Так, примером из параллельной сферы: крестьянско-христианский слой в самодержавной России не знал абортов, против которых — как против убийства живых людей восстают нынешние православные, зато в те времена мерла добрая половина родившихся детишек — но это православных деятелей не заботило ни тогда, ни тем более сейчас.
Что касается тех особенных моралистов, которые отдельно оскорбляются публичностью наказаний, то с приходом сначала кинематографа, затем телевидения, а сейчас и компьютерных игр, необходимость в них как в зрелище (о палачах и их работе, например, с удовольствием вспоминал художник Суриков) отпала. Именно об этом и только об этом свидетельствуют слова крайне чуткого к веяниям времени Тургенева, заочно итожащие его очерк: «Я получил окончательное омерзение к смертной казни» (созерцать которую, кстати, отправился совершенно добровольно). Двадцать лет спустя после его слов и явилось кино (опять же кстати — одновременно с окончательной отменой телесных наказаний в России). Пока же казни не было зрелищной замены, и морального негодования она не возбуждала. Скажем, в рамках христианства, с одной стороны, в святые и великомученики производились те свои люди, которых некогда чужие люди сжигали или травили, или еще чего в том же духе, а с другой стороны, сами христиане тысячами сжигали определенных ими в «чужие» людей — чувства даже некоторого нравственного дискомфорта при этом не испытывая. И т. д. Вплоть до — рондо каприччиозо.
Речь, собственно, не о событии, а вполне возможном залоге события, который и подвиг меня на обращение к этой, в общем ничуть не стоящей отдельного разговора теме. Из радийного приемника до меня донеслась речь человека, то ли просто преподавателя, то ли профессора МГУ, который яростно (вернее — зло) ратовал за возвращение смертной казни. Из огласовки диктора я понял, что у него самого прежде убили дочь,и что свое de profundis он адресовал то ли президенту, то ли Госдуме.
Несмотря на то, что в основе здесь лежит очень деликатная материя, обращение этого человека (более чем типическое в одной части аргументации и характерное именно для нашего времени — в другой) требует трезвого, беспристрастного и даже объективистского подхода, ибо выводы, сделать которые он требует, касаются общества в целом, т. е. каждого в отдельности.
Первый пункт — это пафос обращения. Типа: если бы у вас убили дочь, стали ли бы вы у ее гроба выслушивать аргументы противников смертной казни? То есть, в качестве точки отсчета предлагается чистая небывальщина (ибо никто и никогда в такие моменты с такими аргументами не суется), рассчитанная на ментальное оцепенение оппонента — и не более. При этом, однако, подразумеваемое слово «месть» тоже не произносится, а как бы потайным образом наводится в сознание.
Второй пункт — диагноз состояния общества. Мы все, говорит профессор, попрятались по норам, отгородились друг от друга решетками и железными дверями, в то время как убийцы свободно выбирают свои жертвы и безнаказанно разгуливают, совершив преступление, на свободе, а если попадаются, то возмездие им просто смехотворно (будь то хоть пожизненное заключение). Из чего делается вывод не о желательности укрепления человеческой солидарности и взаимопомощи (о них даже не упоминается), но единственно об усилении карательных мер, чтоб, как уверен профессор, достойно наказать совершивших убийство и запугать убийц потенциальных.
Третий пункт — единственным живым примером, из числа заслуживающих умертвления лиц, на протяжении всего профессорского обращения оказывается — Салман Радуев. То есть, человек конкретно к убийству профессорской дочери не имеющий ровно никакого отношения. И к криминогенной ситуации в Москве (или Петербурге, или Новосибирске) тоже. Иначе говоря, человек крайне далекий от сферы личной мотивации убитого горем отца, но зато отлично раскрученный в качестве универсального козла отпущения средствами массовой информации. А в качестве террориста являющийся еще и официально утвержденным объектом охоты чуть ли не по всему миру.
Такого рода зазоры в логических цепочках и являются полем, на котором производятся политические манипуляции. То, что человек должен сделать сам, но не делает, сделают за него другие. Сейчас на это поле сеют террористов — как в разные прошлые времена и у разных народов на него сеяли варваров, бусурманов, еретиков, ведьм и врагов народа. Судя по безошибочному профессорскому выбору, семена уже дают всходы. О видах на урожай можно справится у Г. Лебона и компании.
Кода 1. Тонкий знаток «Мастера и Маргариты», член комиссии по помилованию при Президенте РФ Мариэтта Чудакова всех, кто не разделяет официальную трактовку событий 11 сентября, назвала «отбросами».
Кода 2. Вокруг развалин небоскребов в Нью-Йорке установлены 4 смотровые площадки вместимостью по 300 человек каждая, чтоб можно было за бабки полюбоваться новым туристическим объектом.
Кода 3. Списки самых коммерчески успешных фильмов в Штатах возглавляют не боевик и не триллер, но мелкодраматический «Гарри Поттер» и фэнтезийный «Властелин колец». События 11 сентября оказались удачным поводом, чтобы переориентировать спрос американских зрителей в соответствии с актуальным предложением.
Кода 4. Если американцам не выдадут 14-летнюю афганскую девочку, убившую одного ихнего военнослужащего, они грозятся ответить на это массированными бомбардировками.
Кода 5. В результате зачистки Аргуна убито 100 боевиков (не считая наемников — наверняка граждан России). В день, когда я пишу вот это, убито 9 служащих федеральных войск (определенно — граждан России).
