А н д р е й   М а д и с о н


C К А З К А,   Л О Ж Ь   И   Н А М Е К

О роли а- и теизма в спектакле общества


При публикации в московской газете «Консерватор» эта статья была подвергнута обрезанию и расчленению. Публикуем полный вариант.

В начале сказки должно пробормотать зачин. Бормочу: «В Собственную Канцелярию Главы Российского Императорского Дома Ее Императорского Высочества Государыни Великой Княгини Марии Владимировны» — это в правом верхнем углу. Далее по центру и под двухголовым орлом (поскольку все буквы этих слов прописные, неясно, все ли первые в них — тоже. На всякий случай, чтобы не оскорбить чьи-нибудь субординационные чувства, воспроизвожу точь-в-точь): «АНКЕТА ВЕРНОПОДДАННОГО ГЛАВЫ РОССИЙСКОГО ИМПЕРАТОРСКОГО ДОМА». И еще далее по пунктам: «1. Фамилия, имя, отчество; 2. Дата и место рождения; 3. Вероисповедание; 4. Гражданство» — стоп, достаточно, оставляю зарубку: вероисповедание поставлено выше гражданства. Однако для сильно желающих заполнить сие укажу доп.: слать (вкупе с Присяжным листом) «Личному Секретарю ИМПЕРАТОРСКОЙ Семьи Закатову Александру Николаевичу» (адрес шепну строго конфиденциально).

Теперь собственно сказка, вернее, ее канва — так, как она выудилась из подручных средств массовой информации. Значит. Группа актуальных и, следственно, всячески достойных упоминания художников (напр., Олег Кулик, Авдей Тер-Оганьян, Герман Виноградов, Владислав Мамышев-Монро) учинила в Сахаровском центре выставку «Осторожно, религия!» На ней были явлены разного рода объекты, возможно даже, предметы искусства, то боком, то передом касающиеся (как я понял — исключительно ее, что сильно подкашивает вывеску выставки) христианской религии. Типа: И. Х. союзно с брэндом кока-колы и подписью «This is my blood» («се кровь моя» — так, кажется, в каноническом переводе). Или — имитация иконного оклада в натуральную человеческую величину с художником, примостившимся за ним и высунувшим «лик» и «длани» там, где оно и положено на окладах: такой себе Salvator (то бишь «Спаситель»), только не (в) Дали, а (в) Близи.

Иными словами, состоялось и разом прошлось не санкционируемое ныне «благоговейное прикосновение к святыням», а именно касание их с целью использования в рамках обычной для актуального искусства схемы, где произведение (объект) — элемент промоутерской, продвигательской на рынок, стратегии художника, и чем, понятно, ломовее оно грузится крутыми означающими, тем больший резонанс от него заготовлено ожидать. Нынешние врубели, малюющие парады портретов Путина, отрабатывают ровно тот же номер, обрабатывают ту же ниву.

Разница, однако, в подходце — т. е. врубели это делают с видимым почтением, кулики — без него, видимого (но на самом деле все равно с ним, подразумеваемым, требующим «активности зрительского восприятия»: один из героев экспомероприятия Василий Флоренский, внук известного деда, в ответ на упрек, мол, зачем он выставил это — «РПЦ» — в советских лампочках «сказал, что своей работой он хотел выразить исключительно свое позитивное отношение к церкви» — «Ъ» от 31 янв. с. г.).

В итоге всей этой своей заварухи художники-актуалы получили такое расхлебалово, на которое, возможно, и не замахивались: сначала их выставку измордовали какие-то благочестиво взбудораженные недомерки, скорее всего, «шестерки» (резонанс-1), а затем на них двинули походом полные генералы духовной культуры — И. Глазунов, Н. Михалков, И. Шафаревич и др. гг. — с приговом к «сознательному сатанизму» и вибрирующим «доколе?!» в смысле «пора!» То есть аппендиксом к лишний раз преподанному ими уроку «ticket thinking» (мышления то бишь ярлыками) они подарили актуалам еще и резонанс-2. Далее. Но не сразу.

Ибо если уж, то «сознательный сатанизм» и под совершенно другим соусом — без тулумбасов и прибамбасов — был (да сплыл) веками прежде, например, у религиозно пламенного Уильяма Блейка, у которого Сатана являл себя борцом, бунтовщиком, деятельной надеждой — чем-то вроде Заратустры у Ницше («Мессия, он же Сатана, он же Искуситель — не допотопная древность, но нынешняя наша Сила» — в «Бракосочетании Рая и Ада»). Что касаемо «здесь и теперь», то здесь и теперь вам сервируют — если уж (хотя определенно нет) — сознательное использование «сатанизма» в пределах все в той же промоутерской стратегии — равно как и использование отпора ему ровно в той же, зато возвышенной иными пластами лексики, плоскости. Плюс при очевидном религиозном ступоре, прикрытом конфессиональными цацками. И здесь я выхожу из пространства сказки в пространство лжи, поскольку любое высказывание извне, да еще и не комплиментарное по отношению к религии, расценивается религиозниками как ложь и фундаментальное заблуждение говорящего. Let it be.

Есть такая тема для непраздного (т. е. без предвзятости) обсуждения или наоборот — не обсуждения, а стендового выяснения отношений (вплоть до Let it bleed) — «государство и религия», «государство и церковь». Чем далее от «перестройки», тем более остросюжетная для России (именно как государства). В нее, и это текущая объективка, не мытьем, так катаньем, а чаще, по обыку, промыванием мозгов катком, внедряются две единосущные телеги: отпадание от того, что было до 1991 г., и припадание к тому, что было до года 1917-го. Они отчетливо прослеживаются, например, по росту числа восстановленных и заново построенных храмов (мечетей, дацанов) и такому же росту числа людей, именующих себя «верующими» — согласно данным разного рода опросов и анкетирований. Но при этом столь же отчетливо: не дают пока никаких обще- и просто значимых выходов на уровень того, что именуется «государственной идеологией» или «национальной идеей» (попытки громко сформулировать последнюю тихо провалились как при Ельцине, так и при Путине). Это, каждых по-своему, не может не тревожить ни конъюнктурщиков при государстве, озабоченных сексуально — тем, как бы покрасивше подать (а лучше продать) акт изнасилования ими государства, ни, условно говоря, «бескорыстных государственников», озабоченных проблемой безопасности своей страны. И тем самым и в том числе воспитанием граждан вообще (начиная с семьи и школы) и отдельно граждан, специально предназначенных для обеспечения безопасности, т. е. армии. Коротко говоря: «за что» и «против чего» их воспитывать?

Поскольку внятное наполнение этих вопросов никак не образуется, их место спешат занять готовые ответы (не нуждающиеся в вопросах). Больше всего их накоплено, как она в том уверяет на каждом углу, у православной церкви, отчего она, на правах взаимной утилизации с государством, желает стать безусловно первой среди условно равных. Отсюда и близкие к реализации попытки ее — купно с гос-вом и при нестройном отвякивании части общества — внедрить «Основы православной культуры» (предвариловка к «Закону Божию») в школу, теологию — в университеты, священников — в вооруженные силы. Аккурат с тем же багажом и теми же приемами, которые привели к массовому взрыву атеизма в России сто лет назад.

О чем предупреждают, кстати, наиболее, по-видимому, сторожкие священнослужители (напр., Г. Чистяков) и что, конечно, совсем не обязательно: тогда Россия двигалась определенно по восходящей интонации (отчего взрыв не привел к ее распаду), сейчас — скорее по нисходящей (отчего куда вероятнее распад безо всякого взрыва; собственно, один такой уже произошел). Что здесь шелуха, а что зерно? Шелуха — это, безусловно, «кто кого?» (т. е. сторонники внедрения противников его или противники — сторонников), а зерно — то, что сама дилемма «религия — атеизм» как толчковая опора для познания чего бы то ни было давно ушла из-под ног. Это, переходя на язык современных сценических площадок, «фанера», а не «живой звук». Отчего же ей внимают по сю пору?

Случилось так, что Лев Толстой образца 70-х годов своего века не верил в инерцию, полагая, что для движения обязательно должна быть постоянная точка опоры. Нынешняя социодинамика религии решительно срамит великого писателя. Точки опор («осевое время», по Ясперсу) так наз. «мировых религий» удаляются все дальше и дальше, ничего судьбоносного, кроме разделов, переделов и склок в них и между ними не происходит, их гипотезы (вторые пришествия, явления мессий и майтрей), подаваемые как аксиомы, так и остаются гипотезами, подтверждение их, ввиду отсутствия присутствия, постоянно приходится отодвигать «на перспективу», и, тем не менее, караван идет. Что его тащит? Его тащит конвенция, т. е. все та же инерция. Потому что физика религии — это психология.

Конкретно в случае России: лобовая, разрушительная экспансия атеизма была роковым промахом большевиков, их, в конце концов, и смахнувшим: лобовой физикой они пошли на спрятавшуюся под лоб психологию. Однако нынешняя реставраторская экспансия религии (прежде всего православия) не более перспективна: во-первых, она тоже построена в основном на физике и даже арифметике, конкретно — статистике, во-вторых, как только она психологически оторвется от пугала «страшного лихолетья», так тут же зависнет, не имея никаких внутренних резервов для движения, кроме тавтологии, т. е. опять же инерции (иными словами, у этой реставрации нет религиозных корней, а только внерелигиозные, тянущиеся из государства и общества). И тогда, глядишь, вновь воспрянет сдрейфивший было атеизм.

Противостояние религии и атеизма обречено на вечное повторение ходов. Одни и те же аргументы, как вывернутое наизнанку эхо, будут вызывать одни и те же контраргументы.

Однако, как верно замечают повременные мудрецы, «жизнь продолжается несмотря ни на что». Людей, и тем более в обществе спектакля, и даже религиям, приходится занимать новыми постановками. И если для этого нет новых идей, то комбинируя старые, перекрашивая и вдувая в них кубокилометры воздуха.

Так, в хроническое, и даже невзирая на миллениумы, отсутствие «второго пришествия» ситуацию опять призван спасать злой дядя. Сегодня это — «мировой терроризм», который, будучи эвфемизмом для ислама, назначен развлекать религиозные потребности иудео-христиан («сатанизм», ввиду изношенности, отставлен и оставлен для местечковых мероприятий). Масштабность постановки не спасает, однако, от тривиала: перехода прежнего качества всего лишь в новое количество — вне всяких видов на новое качество (кроме все тех же гипотез).

Итак, безотносительно данного, абстрактно на будущее: следующее, способное претендовать на тотальность мировоззрение будет лишено необходимости как навязывать или доказывать бытие бога (богов), так и топтать или опровергать его. Графа «вероисповедание» со всеми ее подразумеваемыми, хоть и камуфлируемыми (до поры до времени) межконфессиональными разборками сама собою — или чего-нибудь вроде with a little help from my friends — вывалится из анкет. Государство станет синонимом чрезвычайного положения, и проблему суверена в нем придется решать заново, и не келейно, а сообща. Вернется движение.

Но это, конечно, не более чем намек. И намек не на то, что будет именно так, а на то, что движение начнется, когда впереди вновь будет поставлено хоть что-нибудь маячить: в виде непосредственной точки опоры сзади, oh yeah!



НАВЕРХ