А н д р е й   М а д и с о н


П Е Т Р   В Е Л И К И Й 
 К А К   К У К Л А   Д Л Я   В Е Л И К О В О З Р А С Т Н Ы Х   Д Е Т Е Й



В России с, так сказать, «течением времени» то ли наметились, то ли выкристаллизовались, а то ли существуют на правах ненормативной лексики, поскольку какая-то подспудная обида в них все-таки есть, два похода к Европе-Западу: гордая оглядка и оригинальная переимчивость. Которые пребывают, как и все житейское, в полном симбиозе, а разрываются и даже противопоставляются только на бумаге (или в уплощенной виртуальности). Последний, похоже, даже забавный тому-сему пример (он же единственный, чтоб не строить бесконечных столбцов) — слова вице-мэра Москвы Ресина: «Надо идти своим путем, надо работать над тем, чтобы Москва действительно стала Парижем XXI века» (курсив мой, а газета «Независимая» — от 1.02.2002).

Хотя, дабы не свалиться в карикатурность, а наоборот — над нею объективно возвысится, можно подверстать к Ресину и более, исторически и человечески, глубинное — из И. С. Тургенева, например: «Иноземные начала перерабатываются, превращаются в кровь и сок; восприимчивая русская природа, как бы ожидавшая этого влияния, растет не по дням, а по часам, идет своей дорогой, — и со всей трогательной простотой и могучей необходимостью истины, возникает вдруг, посреди бесполезной деятельности подражания, дарование свежее, народное чисто русское» (курсив опять мой, а взято из рецензии И. С. на сочинение некоего Гедеонова «Смерть Ляпунова»).

Камень, о который спотыкаются все насельники проблемы России с Западом, это, естественно, Петр: Первый-Великий-«Михайлов»-Алексеевич и, возможно, еще какая-нибудь «протчая-протчая». И который, как герой нашего времени (и декларативный кумир президента) образовал интересную пару с другим его нашим героем — Николаем II. Такой гомосексуальный инь-ян на новорусский лад, чтоб заодно минусовать советские имена. Хотя, деваться некуда, именно совку Ленину удалось афористичнее всех нарисовать Петра — что он искоренял варварство варварскими же методами.

Нынешняя ситуация с Лениным и Петром повернута так, что получается, будто Ленин насаждал только варварство и варварскими же исключительно методами — взамен просвещения, которое исходно нес с собою Петр, причем методы его просветительской деятельности вообще поминать не принято. На символическом уровне эта пропагандистская фаза была означена сменой названия Ленинграда на Санкт-Петербург, а закреплять ее, судя по грозящему размаху, собираются во время празднования 300-летия Петербурга.

Что будут праздновать в эти дни (всего девять, как обещано), кроме чистого формализма даты? Ну, понятно, сам — отрадный! — факт существования города. Вряд ли это проглянет-прозвучит в явном виде, однако наличие в России с ее тягой к единоначалию и моноцентризму двух полюсов, двух столиц вокруг которых могут собираться разные духи времени — бесспорное благо. Далее, что грянет уже со всей посильной очевидностью, это будет, конечно, сладостное извержение пиара нынешней власти — как городской, так и — всенепременно — федеральной. Петербуржцы, обделенные (сравнительно с москвичами) массовыми развлечениями, должны хотя бы отчасти получить сатисфакцию. И, наконец, минуя «разное» и «прочее», чтобы в них не вязнуть, о смысле мероприятия, т. е. все-таки о «что», а не «как». Ибо всякая, сколь угодно цифромногая дата, имеет нулевую точку отсчета, к которой она volens-nolens и отсылает — какой бы громокипящести сиюминутный контекст в нее не запихивали.

Контекст же нулевой точки в случае Питера таков — реализация идефикс Петра вывести Россию на морские просторы, Северная война со шведами, тот ее момент, когда Петр, стремясь реабилитироваться за сокрушительное, с потерей всей артиллерии, поражение от них под Нарвой, напрягал всю страну (вплоть до церковных колоколов) на продолжение попыток — «до победного конца». Результатом очередной, с захватом Ниеншанца, и стало, после того, как была заложена Петропавловская крепость, распространение ее до размеров и значения Санкт-Петербурга. «Петербург — эксцентрический центр империи — сразу указывал на периферию, которую еще надо было завоевать», — итожил смысл явления СПб полтораста лет спустя Карл Маркс, и делал это в строгом соответствии с последовавшими вслед за ним событиями. Ибо итогом Северной войны, доведенной Петром до плезирного Ништадтского мира, стало, в частности, вхождение в состав Россиийской уже почти империи Эстляндии, Лифляндии и части Финляндии. Каковое движение в дальнейшем было продолжено, и от результатов которого теперь остались довольно жалкие крохи, если не считать все того же Санкт-Петербурга.

Этот момент, безусловно, будет выключен из пиар-кампании, призванной сопровождать городской юбилей общегосударственного значения, при том, что фигура Петра в ней — нет и пятнышка сомнения — сыграет определяющую роль. Тем самым трехсотлетник сможет иметь смысл только как церемониальное мероприятие (которые были ненавистны историческому Петру и который всенародно праздновал исключительно реальные события — типа крупных побед над все теми же шведами).

Еще менее шансов (против нуля) рассчитывать быть помянутыми имеют успехи Петра в войне с Ираном (взятие Баку), продвижение южных границ России вплоть до Крыма, рост при Петре промышленного производства (благодаря «варварским методам», но, прежде всего, — стимулированной его спросом потребности) — так, что она выехала на второе после Англии место в Европе, вольное обращение с церковью как институтом, доскональное владение 14 ремеслами (их посчитали какие-то дотошные немецкие принцессы) — как ориентир для нынешних правителей — наконец.

Что остается в осадке? Все тот же Санкт-Петербург (но уже как квази- и субстолица), «укрепление вертикали власти», (но не решительно, за счет самодеятельного люда, а путем тасовки чиновничьей колоды), «западничество» (но помимо осознанно утилитарного к нему отношения Петра и его же: «Европа нужна нам еще несколько десятилетий, а потом мы можем повернуться к ней задом»), «мздоимство великое и кража государственная» (неизменно), а также — словами В. О. Ключевского — вот это: «Несчастье Петра было в том, что он остался без всякого политического сознания, с одним смутным и бессодержательным ощущением, что у его власти нет границ, а есть только опасности».

Такой (обкорнанный) Петр — общественная кукла, а не реальный человек и политический деятель, который — воскресни он сегодня — наверняка чувствовал бы себя «как идол металлический среди фарфоровых игрушек» (согласно Н.Гумилеву). Заткнись моя евстахиева труба, если я грубо ошибаюсь.



НАВЕРХ