И С К Р Е Н Н О С Т Ь К А К Р И Т У А Л Ь Н А Я У С Л У Г А
Информационный повод к спичу — примечание на странице двадцать девятой в одной нехилой книжке, такое, значит: «Есть история про пациента, которого подвергли испытанию на детекторе лжи. Когда его спросили, не Наполеон ли он, тот ответил отрицательно. Детектор лжи зафиксировал, что он солгал».
Sapienti, я полагаю, sat, а коль не sat, то: если протащить сквозь подобную процедуру российскую (т. е. ограничив растекание мысли одними березками, без привлечения секвой, баобабов и прочих эвкалиптов) политэлиту, то где сомнения, что результаты окажутся иными?
Поскольку на сей раз запланирован ряд слабо связанных друг с другом замет, то вот перескок. Листая днями несколько случайно выпавших из небытия номеров журнала «Столица» одиннадцатислишнимлетной давности, обнаружил там на топосе читательских писем один опус, чуть ли не басню о морали. Сюжет: некто, категорически немилый читателю, позволил себе сравнить словоупотребление Ельцина и К° тогдашнего образца с тем, что они пели прежде, и сделать из сравнения какие-то обидные для К° и Ельцина выводы, вкл. риторический с разоблачительным пафосом вопрос: «Когда ж они врали — тогда или теперь?» Нет такого вопроса, отвечает ему читатель, потому что, конечно, они врали тогда и врали во благо, которое они, спасибо своему тогдашнему вранью, теперь могут исповедовать открыто.
Если абстрагироваться от откровенной наивности одной стороны и прикровенной подлости другой, то всплывет вполне сериозная конфуцианская проблема. Что, в частности, входило в число самых позитивных ценностей у Конфуция? Искренность и — приверженность ритуализованной традиции как неотъемлемые свойства цзюнь цзы, «благородного мужа». Сколь напряженно относился Конфуций к этим вещам и как высоко их ставил, о том свидетельствует хотя бы такой фрагмент из книжки его изречений, записанных за ним учениками: «Учитель сказал: «Все кончено! Я но встречал еще человека, который бы, видя свои ошибки, внутри себя осудил бы себя за них!» («Лунь-юй», 5-27),
Видимый парадокс заключается в том, что искреннее осуждение ошибки (раскаяние) возможно только тогда, когда искренне, т. е. самозабвенно, похерив нормы и ритуалы, совершил ее. Очень характерно в этом смысле, что (за)предельное состояние искренности — аффект — в УК рассматривается отдельно и снисходительно с точки зрения ответственности за него. То есть ответственность как бы переадресовывается именно внутреннему миру человека.
Другая сторона дела: чем с большей самоотдачей человек отправляет ритуал, тем меньше шансов на то, что он способен понять, что его ритуал — ошибка. Ибо ритуал — условность, где зона применения извне его понятий «правильно» и «ошибочно» стремится к нулю. Практика и показывает, что в случае таких посягновений со стороны, помимо прямой ответной агрессии, изыскиваются разные уловки и увертки, чтобы этот ритуал либо оправдать, либо, если прагматика этому никак не способствует, механически сменить один ритуал на другой (типа, перебраться из одной партии или конфессии в другую).
Как-то мне выпало небывалое счастие посидеть на первом съезде тогда еще движения «Единство». На трибуну выходили разные люди, большей частью губернаторы, клялись в верности кремлевской власти, докладывали о своих успехах, чтоб этой власти понравиться, и проч. и проч. Обычная, то есть административно-бюрократическая бодяга, но: в некий момент на подиуме объявился вологодский губернатор Позгалев и бодро брякнул: «Мы, собравшиеся на съезд «Нашего дома — России...»» — (смех в зале), т. е. понятно, что человек только-только перескочил из одной партии власти в другую и еще не успел освоиться с новыми стереотипами. Сначала он совершил искреннюю ошибку, а потом ритуально поправился: «...конечно, на съезд «Единства»». Даосы похохатывали над Конфуцием, поскольку исходили из фундированного представления, что искренность, сочетаемая с ритуалом, дает фальшак. Конфуцианцы пренебрегали даосами, поскольку знали, что искренность, всегда чреватая произволом, несовместима с порядком в государстве. Поэтому, несколько, ясно, огрубляя, в Древнем Китае конфуцианство (в напряженной паре с легизмом) стало курировать государственную сферу, а даосизм (в конкуренции с чань-буддизмом) остался для сферы приватной.
С одной стороны, Россия в лице своего набалдашника — Москвы — сейчас заорганизована дальше некуда: кругом менты, проверки документов, чередой идут рапорты об установке камер наблюдения аж в подъездах жилых домов; с другой стороны — губернаторов убивают среди бела дня, в самом ее центре, на Новом Арбате, прямо у отделения милиции, и преступники при этом легко и непринужденно смываются с места преступления. Однако по этому (и подобным ему) поводу говорят лишь об усилении карательных мер, говорят о ближайших причинах убийств (сплошь почти корысть) и никогда — о причинах существенных. Нет ни искренности, ни ритуала, осемененного на-стоящим фаллосом.
Каждый день я езжу в метро. Каждый день граждане кругом прилежно читают Дарью Донцову, «иронический детектив», то еще фуфло. А года два-три назад точно так же читали Маринину, просто фуфло, без дополнительной маркировки. Опять вопрос о ритуале и искренности: отчего читают и от чего читают?
Один из вариантов ответа на него, обязанный быть любезным сторонникам теории и практики элит, если они искренни: «Массы заслуживают, по моему мнению, внимания в трех отношениях: во-первых, как расплывчатые копии великих людей на плохой бумаге, сделанные плохим клише, во-вторых, как препятствие для великих, в-третьих, как орудие великих, а в остальном — побрал бы их черт и статистика» (Фридрих Ницше). Статистика только что побрала. «Черт» (вкупе с «богом») на подходе.
Иной вариант ответа могут дать только сами массы. Типа, если не тупо: «Дыр буп щыл убешщур скум вы со 6у — бум-с!» Нo куда как лучше, если без подсказок.
Или предполагать такое — не более чем ритуальная отмазка? И даже вопрос этот — она же самая?
