А н д р е й   М а д и с о н


Ч Т О   Д Е Л А Т Ь,
 Ч Т О Б Ы   Н Е   У Д Е Л А Т Ь С Я

Введение в тему и жучку


Я начинаю это от балды. Уточняю: от олдовой балды, которая знала всякие, разные и в целом пока еще нецелого в том числе и непраздные времена. В том смысле, что не всегда была лысой, но: класс примерно этак девятый, а год, соответственно, где-то 67-й, глас классной: «Мадисон, к парикмахеру!», Мадисон — к парикмахеру, Мадисон — от парикмахера, глас классной: «Ребята, разве он достаточно постригся?!», Мадисон — к парикмахеру.

Хроника этой героической эпохи неотменно отменно проиллюстрирована журналом «Крокодил», от расхожей и тривиальной, но, видимо, сочтенной почтенными людьми удачной находкой, сцены в загсе: «Кто из вас жених, а кто невеста?» до апофеозиса с буквальным катарсисом в периоде: один волосатый, волочащий гриву по земле, сообщает другому, только начинающему обрастать: «Все бы хорошо, но каждый день приходится мыть голову!» Отсюда («о!тсюда» — лонговый хайер уподоблю восклицательному знаку) — когда у меня родилась дочь, над ее неколебимой колыбелькой я укрепил вырезку из «К.»: крошка-девочка в кровати, разрывающаяся от рыданий, над нею лицо м. пола с вулканической копной волос и ее зеркальным отражением от подбородка, лицо ж. пола со словами: «Не плачь, деточка, это папа пришел сказать тебе «Спокойной ночи!»

Как бы случайно, но отнюдь не якобы кстати — вышеуказанная тематика-проблематика в изложении некоего Джерри Рубина (вообще-то сдрейфовавшего от йиппи к йаппи, но в данном случае, в частности, до драйва в дрейф): «Длинные волосы — это освобождение от полового гнета, основы всего репрессивного общества. Длинные волосы — униформа сексуального штурма, который разрушит экономико-политическую структуру американского общества». С буколической к сему рифмой от Роллинг Стоунз: «Long hair? Lovely!»

26 лет назад, в порядке отрицания, переходящего в благородное шельмование, автор с хитрой фамилией Лисовский сообщал в книжке «Что значит быть современным?» буквальными словами: «В начале декабря 1975 года радиостанция «Голос Америки» оповестила мир, что в Москве якобы есть свои хиппи. «Это небольшая группа молодых людей, — вещал диктор, читая выдержки из статьи «Волосатые», опубликованной в одном из ноябрьских номеров американского журнала «Ньюсуик». — У них нет ни манифеста, ни кредо. Они называют себя «тихие мыши». Их иногда возят в психиатрические больницы на освидетельствование. А они больше всего хотят избавиться от контроля родителей». Лажа, утверждал, опровергая, рыжий антропоним — хиппи в Союзе нет, потому что их не может быть.

Из дальнейшей истории современности: открытие советской общественностию хиппи и прочих неформалов, включая панков и лесбиянков, имело характер кампании, организованной как массовое прозрение, плановой поступью пришедшее на смену массовой же слепоте. Такого, конечно, размаха и разгула мазохизма, как разоблачание изидо-иуды сталинизма, ей не споспешествовало — не те голы, очки, секунды. Но и не суть — суть важно, что в порядке номеров на нее откликнулись рапортами те из «пиплов», улов которых купился на михсергорбо-риторику, всем сердцем (эпоха сентиментализма-2 с иллюстрацией к ней: «Слезы пацифиста», по пути к земле превращающиеся в бомбы) включившись в игру.ru, объективно квалифицированную одним беспристрастным наблюдателем как «изнасилование покаянием». Массовая периодическая пресса, как ненасытная дарованием ободряющих ласк наседка, широко распахнула ей тогда гузки; миссия прессы реально заключалась в том, чтобы изобразить как отщепенцы при прежнего образца Советской власти становятся полезными членистоногими общества при образце нынешнем. В принципе, работал все тот же, тем же и по тому же месту российский миф: есть одно и единственное на всех правильное колесо, которое должны вертеть все, а те, которые не вертят, им нужно протянуть руку помощи и вертеть у их висков ее указательным пальцем до тех пор, пока они не усвоят алгоритм вращательного движения. В данном случае, поскольку времена выпали сентиментальные, палец производил вращательные движения у виска прежней Советской власти, а бывшие «пиплы», завороженно глядя на оные однообразные эволюции, писали под его указку: «Мне 32 года, я врач-кардиолог, женат, 2 детей. От 17 до 20 лет я был тем, что называется «хиппи». Ходил по улицам босиком, носил очень длинные волосы, бусы из головок маков, браслеты, самодельную одежду, подолгу не бывал дома, повергал своих родителей в полный ужас, был полон непримиримых противоречий с родителями, с комсомолом (хотя был комсомольцем!), с целым миром взрослых».

Далее — менее, описывается как одно инфантильное желание — убежать — сменяется другим инфантильным желанием — принадлежать, что закономерно приводит к заполнению бланка с текстом отречения: «уродливые формы — хиппи, панки и т. п.», ибо все это — пустая трата времени (для людей, у которых «нет времени»!). Однако параллельно подключается и «с другой стороны, нельзя не отметить»: хоть они и «уродливая форма», однако тем не менее задавания вопросов, поскольку они есть, в то время как у сверстников-конформистов их вообще не было, а была одна только социальная мимикрия. Вывод отказника сияет казенным неформальным оптимизмом: «По-моему, для таких людей (когда они прекратят болтать) сейчас наступает золотое время — всегда найдется место приложения для их мозгов» (из «Комсомольской правды» от 19.12.1987).

Поспешу с 15-летним опозданием среагировать: золотое время для «таких» как наступило в 67-м в Калифорнии и окрестностях, так там и осталось. А «золотое время» наступило как раз для тех, кто остриг волосы не только снаружи, но и внутри. Сегодня, например, с газетных лотков меня приветил жлобский аршинными буквами заголовок какого-то из нынешних паскудных листков: «Романцев, мочи африканцев!» Наверняка творчество бывшего, а ныне прозревшего волосатого миротворца. Как толково объяснил мне один этакий, ныне когдатошний, мой знакомец, начавший в конце 80-х с открыток с изофизиономиями актеров, затем перекинувшийся на тряпки, а теперь владеющий в Москве сетью супермаркетов и живущий в Париже: «Sale!»

Отсюда, вернее, оттуда и проблема: если общество — общество, отчего же не побыть в нем и даже общественным животным, но если общество — стадо, то быть в нем стадным животным (исключения исключаются) кое-кому наверняка покажется стыдным. Кем же ему быть, если быть вообще? Элитарный способ ответа очевиден: пастухом. «Духовный» тоже: молиться вместе со стадом в надежде где-то «там» — опять же стать пастухом (а если повезет, т.е. молитва «будет услышана», то и здесь). Есть ли всерьез иные варианты ответа? В рамках акции под названием «Продолжение следует» эту проблему можно, если нужно, дискурсивно обсморкать.



НАВЕРХ