Когда лезешь, бывало, по шаткой пожарной лестнице — лучше смотреть вверх, а не... в провалы юности. М-да?
Кстати, продолжим!!! наши занятья. А почему вдруг — кстати? Потому что — к месту. К какому? Места бывают, как стихи, разные. Не зацикливаться! Этак мы, разик взглянув, глубоко можем залезть! А счётчик сломан. Так вот, о чём я говорю-то?.. Есть ли вообще здесь смысл огород-то городить, городить?.. Люблю, проза, суть твою! Есть смысл! А есть "здравый смысл". Всё, поправился. Как Дон Кихот. Перед смертью.
И вы, антисемизеры, сидите там, в зоопарке своём, и гремите лбом об железные прутья... (Больно?) Водил бы и я детей на вас. Рассказывал бы им сказки. (Умею и люблю.) Детки бы подросли, что нормально. Простили б нам быль и выпустили всех! И стало бы мне хорошо.
А пока — или-или: прокурор Прокруст и адвокат Алкоголь. Встать! Суд грядёт... И хрен с ним? (Едкий корешок! съедобный.) Не оберётесь побед! Тамбовский волк вам Прокруст! И ваша жизнь — тавтология.
Убедил? И правильно! Никого ни в чём убедить и нельзя. Подобные потуги приводят лицо твоё утром к зеркалу и взаимопониманию с ним. Как холодно... Вот он! рваный ритм моего прошлого, услышанный сегодня ночью под тряпочкой. И ужин был пуст. А с плачущим чревом я всегда сплю неоднозначно! (Озноб.)
Но, так как будущее пока невидимо для некоторых людей, на которых не указывают пальцем в приличном обществе, хватит со мной церемониться!!! Да, человек разумный, делимся мы, прости инвалида, с тобой на два вида: "человек читающий" и "человек считающий". Да, человек разумный, хватит очковтирательства! Выше тебя океаны безумия, а ниже тебя сумасшествие дышит тревожно. (Не пойми меня в лоб, как ты любишь.) Я видел зеркало лиц нормальных во сне! Я знаю, что есть у каждого сдвиг — эдакий ящичек выдвижной в голове: только найди его, ткни — и ОНО вылезет! и будет диагнозом вашим наречено. И будет, как мне, не позволено всё! и всё можно притом. И всё простится, что ты пережил. А никто и не пёр из твоей тумбочки!!! Сам и ищи теперь свою прозу.
(Кстати, читать поэзию нельзя! Её можно лишь перечитывать.) Там, где между кроватками тьма ума и хочется есть; там, где пишутся диссертации,— там дешёвого выхода нет! (Говорю вам как пациент.)
Полюбуйтесь на чудо: упёрся в дверь, а где она? Так и вцепился глазами, так и ест, надулся, потемнел... Сейчас точно заговорит! Я его знаю: мой гордосошедший сосед, не пожелавший ехать в Ад общественным транспортом; оштрафованный, ссаженный, заюшка с забинтованным ртом, мешавшим трястись по ухабам в борьбе за счастье завтрашнего дня. Да, раскаявшийся математик, это — ОНО. Как мухи на лобовом стекле — отклики в белых халатах... Зачем ты уставился? Писателей не видел с огоньком?! (Завтрак не скоро.)
"Внимание-внимание! Я, и.о. (пэрэсэтэ!) ближнего рассвета.
БУДЬ СКАЗАНО — ВНЕМЛИ. (Тебе полезно.)
Бойся лампочек круглых! Нас не узнать им свысока... Послушай дурака, филолог, зарой свои буквы в матрас: к нам скачет на цыпочках рвач. Я его в щёлку — меж век: два косяка пишем, дверь в уме; о тебе не говорю; а он коридорит исподтишка! замордованный автопортретами, замурованный в безопасности, душещипательный кандидат в доктора и для каждого волеизлияния затычка. Не лезь из кожи наобум — он порвёт. Молчи! Таись: ОНО близится! отсекая очками тот свет... где читают тебя.
Вас предупреждал вечный гость, и.о. (пэрэсэтэ!) последнего ответа.
Я не шучу. Ха-ха-ха! Спасибо. Можно сесть.
Время, пошло ты!.. Тик-так. Ну и рожа у него стеклянная!.. психолог."
Так говорил грустно... А никто и не вставал!!! Я всю прозу съел. На этот раз — опять понарошку. (Обошлось.) Грач заглянул, зевнул; не понял ничего главного; хлопнул меня по лбу, мигнул и убежал. Очень самодовольный очкарик. Ну его! и иже с ним нижепрописавшихся. Кто это?!!
Тень на стекле... Занавеска колышется... Бумага кончается...
Волосы медленно опускаются.
Гляжу на себя и вижу: мой тихий зеркальный друг, чьё душеброжение обозвано зло "горячей побелкой" (это я оригинальничаю). На личном деле — "бледной гордячкой", конечно. (Как меня утомили твои выкрутасы!) А кругом — ни бычка. Самое здесь неисполнимое — это многолетние привычки и разорванные привязанности. Вот он, зыбучий ужас коллектива! Всё брошу! Что ещё остаётся? Во второй натуре!
А соседа посещает жена. Говорит мне, что всё ещё любит любовь свою к данной особи (хотя меньше, раз в шесть). Я пытался её успокоить: сказал шёпотом, что это не я написал!!! Но надежда теплится: он остынет и почернеет, лишившись диагноза. Это же синтетический трипсих! (Теперь понятно.)
Как ни странно, завтра снова весна. Если стану жить, санитаров прощаю. Всех. Пусть помнят меня, обезьяны!.. Что делать? Выхода нет. А выходить нужно. Будем терпеть. Умею и ценю. Не лгу, клянусь языком! Имею адекватный вкус и подозрительную тягу к безумию, которое, как стихи, бывает разное и только двух видов. Тема для взрывной статьи! Но я ленив писать. И вам не советую. Здесь и без вас пусто. (Истинного поэта не возьмёшь на мякине времени, слава!)
Претендуя на прожиточный минимум, я жив противоядием смеха.