Я н   С е р


Т Р У Б Ы   К О Н Ц Е С С И И

Говорят, что получилось все вдруг, как бы само собой. Ничего подобного, велась долгая подготовительная работа, уносили скамеечки и урны, вырубили чахлые кустики (может и зря, конечно, но хотелось порядка и нетронутости). Пока Президент Концессии утрясал формальную сторону проблемы в мэрии, концессионеры лично выметали из скверика хабарики и пустые бутылки. Наконец приготовления были закончены, и на месте уродливого скверика оказалась чистая площадка. Справа и слева две глухие стены, а тут, непонятно почему, недостроенный дом — классное место; теперь главное — не спешить.
Концессионеры собрались в кружок и закурили, жаль, что лавочки и урны унесли, а то можно было бы посидеть и даже немножко выпить. Ну, видно не судьба выпить — придется работать насухо. А чего работать — сегодня и так много сделали; жаль, что скверик ликвидировали, пошли, поищем другой.
…Из городского вечернего тумана, плавно покачиваясь, поднялся охристо-желтый дом. Дом мечты. Может, не самый большой, не самый красивый, но очень подходящий к петербургскому стилю.
Подошли концессионеры и решили, что сделали классно, правда, чего-то не хватает, чего именно — не ясно, но надо что-то еще. Решили на фронтоне поставить ангелов-хранителей. Поставили. Нет, не то — ангелы голенькие; аморально получается. Нашли немного кровельного железа, сделали колпачки и трусики. Поставили в непринужденных позах четверых, а четверо запасных поместили на чердаке, а в крыше дырок наколошматили, чтобы ангелочки на звезды смотрели.
Концессионеры собрались внизу, выпили бутылочку и положили ее в карман. На стол поставили пепельницу, пожали руки и разошлись, каждый к себе.

Прошло время. Может быть, год. Ян прогуливался по Петербургу и подошел к дому Концессии. Солнышко уже скрылось за крышами, но было светло и приятно, та самая вечерняя прохлада, о которой мечтаешь в жару. Машин на улице почти не было. Народа тоже. Тихо и уютно. Из-под дома, взрыхляя асфальт, пробивалась травка.
— Хорошо, — решил Ян, закурил папиросу и пошел дальше.


На этот раз светило солнце. Оно лило рассеянный свет сквозь серое петербургское небо. В городе было жарко.
Ян снова подошел к концессионному дому. Прохожих не было, да и трава из-под дома не пробивалась, ее извели злые дворники. Окна были открыты. На одном подоконнике сидел вполне симпатичный черно-белый котенок, перед ним просыпанная из обрезанной пластиковой бутылки соль. Котенок похулиганил с солонкой и приличненько сидел рядышком, не зная, что делать дальше. В глубине комнаты чинно восседала кошка-мама. Ян и котенок поглядели друг на друга.
— Молочка бы, — скучным голосом пропищал котенок.
Ян подумал, подумал, прошел к следующему окну, влез внутрь и оказался в опрятной, слегка обставленной комнате с холодильником и неприбранной кроватью. Ян хотел заглянуть в холодильник, но после недолгих сомнений решил, что это безнравственно. Постоял, осмотрелся, попривык и прошел в другую комнату. Тут было почти также: неприбранная кровать, какие-то тряпки на стуле, на стенах висели картины. Картины Яну не понравились, он не стал задерживаться тут и прошел в следующую комнату, затем в другую; везде было аккуратно, но не опрятно, летали мухи.
Ян прошел в очередную комнату, тут была почти та же картина, с той разницей, что на неприбранной кровати лежал небритый субъект в кепке. Стены для чего-то выкрасили синей краской и поэтому комната, несмотря на два открытых окна, казалась темной и неуютной.
— Понастроили комнат, хотя бы коридор сделали, — неожиданно высоким голосом произнес небритый. Ян подошел ближе и узнал в лежащем своего ангела-хранителя.
— Вот те на, — удивился Ян, — вместо того, чтобы стоять на боевом посту, охранять и олицетворять, он забрался в кровать и бьет баклуши… Что тут делается? Где светлые личности, которые должны населять дом? И вообще, кто стоит на фронтоне? Где колпак? Почему на голове кепка?
— Безобразие! — в тон Яну ответил ангел, — я задал вопрос, а он мне в ответ десяток вопросов.
Ян осмотрелся, нашел на столе концессионную пепельницу, немного успокоился, закурил и сел к столу, положив ногу на ногу.
— Хорошо. Я тебе отвечу. Коридоры людей разъединяют, а мы как раз хотели сплотить вокруг, даже не вокруг, а внутри… Черт возьми… Где народ? Кого мы сплачиваем? Кроме тебя, я тут видел только бессовестного говорящего котенка с мамашей.
— Это Дашка, очень хорошая кошка. А светлые личности поумирали.
— Как так поумирали? Почему не лечили?
— Знаешь что, Ян… Моя работа хоронить, а не лечить… Они сами себя лечили, друг друга лечили, нас лечили, ну и померли.
— Ты хранитель, а стал хоронителем. Для этого и кепку одел.
— Кепка мне для того, чтобы на закат смотреть. А хоронить мы никого не стали, просто не мешали крысам поедать ушедших.
— Ну и ну…
— Очень удобно.
— А где же объедки от светлых личностей, кости где?
— Все съели. Вчистую. Наручные часы остались, вот лежат на книжной полке.
— Что-то тут не так: вдруг все умерли, потом вдруг всех съели, крысы растворились…
— Не растворились. Поднялись по канализационным трубам на верхние этажи. И умерли не вдруг, постепенно умирали; умрет некто, крысы придут и съедят, а кошка Дашка следит, чтобы все аккуратно было. Ну, а потом крысы обнаглели и доели полуживых.
— Как только тебя не съели?
— Да не всех, не всех. Только бесполезных и беспонтовых. Вот через три комнаты от меня отсюда лежит философ и поэт, так он, если кто в дверном проеме появится, стреляет из дробовика. Его, конечно, не съели. Женщина ходила, прибиралась и пельмени делала, — тоже целехонька. Тот, кто надо, — остался.
— Ну, а с крысами что?
— Собрали общее крысиное собрание. Я докладывал. Сказал, что пора, мол, верхние этажи осваивать, внизу делать больше нечего.
— И ушли?
— Ушли. Только Дашка добавила, что кто останется, пойдет в пельмени.
— Это кого же кормить крысиными пельменями?
— Пельменями уборщица никого не кормит. Они пронумерованные в заморозке лежат. Для будущих поколений.
— А кто наверху живет? — спросил задумчиво Ян.
— В основном те, кто умеет летать. Ну и альпинисты. Ведь вы ни дверей, ни лестниц не построили, поэтому верхние этажи заселялись через окна теми, кто мог войти… Был прыгун с шестом, наверх по шесту, вниз по простыням, но напился и не вписался в окошко.
— Ну, понятно. А что там сейчас?
— Едят друг друга: крысы и этот народ. Сам понимаешь: художники, панки, наркоманы, музыканты, — народ отпетый; едят крыс. Все сбалансировано и в унисон.
— Слушай, а у Дашки котенок от кого?
— Ну, честно говоря, от меня.
— Во! Ты же бесполый…
— Это когда надо. А когда не надо — полый.

— Ну, хорошо. Ладно, пойду я по делам, — потушив папиросу, сказал Ян. — Ты бы лучше, чем лежать да бороду отращивать, постоял на фронтоне.
— Стоит там мое изваяние в виртуальной броне. А мне надо работать и отдыхать. Так что, если торопишься, — иди.
— А если крысы по канализации вернутся?
— Не вернутся. Мы трубы забетонировали и внутри, и снаружи… Ты лучше скажи, как верхние этажи заселять?
— Подумаю, — пообещал Ян. — А что на чердаке?
— На чердаке клуб. Для ангелов, колдунов и шаманов. Заходи, у нас мило.
— А в клубе кто кого ест?
— Ну что ты!… Пьем чай, немножко танцуем.
— Хорошо, зайду, только потом.

Ян затушил очередную папиросу, встал со стула и неторопливо подошел к окну.

— Пока, — пропел ангел-хранитель. — Будь здоров, Ян…

май 2002


НАВЕРХ