С е р г е й    Д е н и с о в

А Н Д Р Е Й    Н И К О Л А Е В И Ч

Проснувшись в десять часов, Андрей Николаевич плюнул в реактивный самолет. Было Андрею двадцать два, а Николаевичем его называл участковый психиатр. Вчерашняя почта принесла повестку военкомата. "Пора ехать в дурдом", решил Андрей Николаевич.

Выпитый натощак кофе придал нервической бодрости, но не радости. Андрей Николаевич пришел на остановку троллейбуса, выкурил папиросу, с грустью полюбовался студентками. Подошел его номер, и Андрей Николаевич влез в салон, поощренный тычками девушек.

Андрей Николаевич негодуя принюхивался к запаху вареной колбасы и плавленого сыра "Лето".

"Не знаю, хорошо ли это, — думал Андрей Николаевич, — но меня тошнит от нестираных больничных простыней, романтичной шпаны. Я чужой девушкам, лузгающим семечки. Брось, пижон" — решительно оборвал он игру. "Тошнит от крепкого кофе". Болела голова.

Он дурно спал в последние дни. Хотелось физической любви. С годами эта проблема становилась все запутанней. Мастурбировать не позволяло развитое чувство прекрасного, а случайные связи разрушали душу (Андрей Николаевич считал непорядочным связать жизнь женщины). Он болезненно переносил расставание с каждой девушкой, подолгу потом в дни одиночества воссоздавал в памяти перед сном образ какой-нибудь совершенно недостойной этого б... .

Тогда Андрей Николаевич заключил со своим полом хитроумный договор. В награду он получил чудесные видения. Попутно избавился от избыточного досуга — стирка занимала времени порядочно. Трудность состояла в том, чтобы заснуть — снотворных Андрей Николаевич не пил никаких из боязни лишиться потенции — здесь хитроумный договор давал осечку. Пришлось увеличить физическую нагрузку, отжимаясь от пола. Но и это не помогало.

В коридоре диспансера Андрей Николаевич продумывал тактику беседы.

— Здравствуйте, Андрей Николаевич, присаживайтесь. Как самочувствие?

Андрей Николаевич обнял себя за плечи, поднял на врача полные ужаса глаза и, мерно раскачиваясь на стуле, прошептал: "Отвратительное".

— В чем дело? — открыл врач карточку.

— Понимаете, — глядя на ножку стула, задушевно начал больной, — я перестал ощущать грань своей болезни... и потом эта апатия... То есть раньше я мог сказать о себе: это мои философские воззрения, а это моя болезнь. А теперь этого нет! Я все ухожу, ухожу куда-то, теряю способность общаться. А этот страх?

Они молчали и смотрели друг на друга. Взгляд Андрея Николаевича молил о пощаде. Внимательные глаза врача требовали продолжения рассказа.

С усмешкой: "Я же совершенно не вписываюсь в общество".

— Что вы хотите, и здоровые не вписываются.

— Меня захлестывает отвращение к себе. И стихи мои никому не нужны.

— А вы еще пишете? Почитайте, пожалуйста.

Больной направил взгляд за окно и прочел старые стихи о самоубийце. Психиатр стихи комментировать не стал. Но таблетки выписал и пригласил зайти через месяц.

Лечь в больницу весной, хоть это и грустно. "Мать придет с работы через двадцать минут", думал Андрей Николаевич, набирая ванну, "как раз успеет". Когда ванна наполнилась, Андрей Николаевич легко скользнул в воду и полоснул.

Хоронили его торжественно. Татарнов Владимир Николаевич, участковый психиатр покойного, читал его стихи. Многие плакали.

1989