Она говорила, что эта желтая куртка совсем не по мне, и я начал стыдиться желтой, как палая листва, прибалтийской куртки-пальто, размера на два больше моего, с тонким слоем утеплителя.
Куртка стоит колоколом, ветер болтает колокол вокруг меня, изображающего язык, а качели качаются вверх и вниз, в качелях сидит чужой ребенок, девочка, с которой мы почти подружились, и играем в игры, в тот день игра еще получалась, а потом нет. Игра была такая: вопрос-ответ, вопрос-ответ. Вышла мама девочки, наконец-то диалог-игра прекратился. Прекратился разговор про зверей из далекой страны, сменился разговор молчанием с ее мамой. В игре я был зверем, тигром или львом, диким, совсем диким, а девочка собиралась меня приручить.
— Я возьму тебя к себе домой, — говорит девочка. — И ты станешь домашним.
— А мне там будет тесно, — отвечаю я.
— Я дам тебе самую большую комнату.
— И там я буду рычать и царапать когтями стены.
— Может быть, ты голодный? Тогда я тебя накормлю.
— Я съем того, кто будет меня кормить.
— А я просуну тарелку под дверь.
— Одна тарелка меня не удовлетворит.
— Я тебе дам десять тарелок.
— А потом я снова захочу чего-нибудь съесть.
— Я буду тебя все время кормить.
— Но мне захочется просторов, степей, где можно побегать.
— Я буду выводить тебя гулять на поводке.
— Я перегрызу поводок.
— А я куплю железную цепочку.
— Я порву железную цепочку.
— Тогда я буду выгуливать тебя в садике с высокой стеной.
— А я перепрыгну через стену.
— А она будет очень высокой.
— Тогда я буду прыгать, пока не умру.
— А я вызову врача.
— Я съем твоего врача.
— А он сделает тебе укол, и ты уснешь.
— Я съем его, когда проснусь.
— А когда ты проснешься, ты станешь добрым и ручным.
— А потом я посмотрю в окно и снова стану диким.
— Тебе понравится у нас в квартире и ты не захочешь уходить.
— Мне понравится, но я не забуду, какой я дикий-дикий.
— Мы будем с тобой играть в мячик.
— Мне быстро надоест твой мячик.
— Тогда мы придумаем новую игру.
— И все равно я буду смотреть в окно.
— А за окном будет холодно, и никто тебя там не будет кормить.
— А мне все равно захочется туда.
— Там будет идти снег, и будут стрелять охотники.
— От охотников я убегу.
— А они догонят тебя на машине.
— Я переверну машину, или, знаешь что, я выгоню их из машины и поеду к себе в Африку.
— А они догонят тебя на самолете.
— Самолету некуда приземлиться в Африке.
— Охотники спрыгнут на парашюте.
— Они спрыгнут, и я их поймаю, и они сдадутся.
— Они привезут с собой большую железную клетку.
— Эту клетку я утоплю в Средиземном море.
— Они поднимут ее с помощью водолазов.
— У них оборвется цепь.
— Они вызовут самый мощный подъемный кран.
— А я позову своих друзей-тигров, и мы перевернем подъемный кран.
— А тогда...
Вышла мама девочки, наконец диалог прекратился. Наступило молчание с другой, с ее мамой. Любит красиво ходить, так — всем телом ходить, с выражением. с любовью и с обвинением, и с отрицанием. Вышла из подъезда, к нам, а мы у качелей, играем-беседуем, мы как будто две зверушки. Одна зверушка домашняя, другой — дикий, придет и уйдет. Он, может, и хочет стать домашним, да не получается. А получается только стоять на автобусной остановке и корчить такие рожи, что самому противно. Девочка принимает меня за мамину подружку, объясняет мама, ну конечно, превратись я в ее подружку — все станет проще. Мы идем к автобусной остановке, мама поедет к своим настоящим подружкам, а я поеду назад, и сердиться не нужно. Дело в том, что осень. Куртка желтая, как листья в этом окраинном квартале, куртка тоже подходит для его украшения. Украшаю собой квартал, возвращаюсь сюда часто. Скоро перестану. Куртка желтая, и она мне велика, я ношу ее четвертый год, давно ли покупал, она спрашивает. Это она раньше спрашивала, а теперь говорит: зачем ты дуешься, это никуда не годится. И куртка никуда не годится, да еще — такую рожу скорчил.
— Теперь можно с ним поговорить, если вы закончили? — спрашивает девочка у мамы, имея в виду меня.
Нет, теперь она так не спрашивает, теперь молчит, почувствовала что-то. Я молчу, и девочка молчит, и она молчит, потому что готова обидеться на мое молчание. И сказать нечего, только девочка говорит, за маму — ты обязательно приезжай, мы еще поиграем.
Я все-таки сажусь в автобус и болтаюсь на поручне, девочка беседует с пассажирами, нам незнакомыми. а мы друг друга давим, прижимаемся друг к другу, и угрюмость моя исчезает, поскольку чужда любви. Это на пятой остановке происходит, первую, вторую, третью и четвертую я проезжаю еще надутый. А на шестой или седьмой они уже выходят, и я выхожу, они ждут, когда я сяду на обратный автобус, ждут, пока я уеду обратно, провожают меня в свою очередь. Подходит автобус, и мы обнимаемся с девочкой. Она достает мне лишь до пояса, я приседаю, и таким образом мы обнимаемся. Потом целуюсь с ее мамой. Девочка надеется на следующую встречу.
Так и случилось вскоре, мы играли во дворике на одной из центральных улиц. Надо было бегать вокруг бетонного кольца, бывшего когда-то фонтаном. Девочка бегала внутри круга, а я — снаружи. Пересекать кольцо было запрещено. Бегали-бегали, и у меня заболела голова, и ноги. У девочки заболел живот, сильно, я испугался. Добегались. Ну и все. Девочку я больше не видел. Они ловят машину, чтобы ехать домой. Я дожидаюсь, пока поймают. Уехали. Я иду по улице, все желтое вокруг.
