Вот какую игру придумали мы, когда были детьми: закрытый дом. Тот, кому выпадал жребий, изгонялся из дома, и за ним закрывались двери. Ему предстояло каким-то образом проникнуть обратно. Мы, оставшиеся внутри, проверяли, хорошо ли закрыты окна, и несли дежурства у них. Под нашим наблюдением находились люки, ведущие в подполье. Скорее выдуманная, чем реальная опасность исходила от дымохода. В целом мы были уверены в своей безопасности. Лазутчик, отверженный, действовал скрытно. Он старался не показываться на глаза внутренних наблюдателей. Вскоре мы услышали, как он ходит по железной крыше. Этот звук лишал нас покоя. Походило на то, будто кто-то пытается вскрыть жестянку, внутри которой находимся мы. Но еще хуже стало, когда шаги прекратились. Сделалось предельно тихо, и мы тоже замолчали, прислушиваясь. Звуки не проходили сквозь стены. И оттого казалось, что он уже проник или сейчас проникнет внутрь. Мы ходили из комнаты в комнату, чтобы убедиться в его отсутствии. Но пустота комнат еще больше пугала нас. Пустота обозначала его невидимое и оттого еще более опасное присутствие. Это чудовище, должно быть, пряталось от нас и выжидало момент, чтобы явиться. Приходилось много раз оборачиваться, покидая очередную пустую комнату — обманчиво пустую. Не доверяя брату и себе, я заходил в одну и ту же комнату многократно, и чем более защищенной, закрытой была она, тем труднее становилось заставить себя войти туда. В любой комнате всегда оставались места, где мог прятаться он. Он мог притаиться в шкафу, под кроватью, за печкой или за шторой. Он мог прятаться за моей спиной или скрываться под обликом брата. Кто знает, на что способен тот, за дверью? Мы не видим его, не знаем, какие способности приобрел он, оставшись без нашего присмотра. В его распоряжении оставался целый мир, полный возможностей, мы же находились в замкнутом и наполненном опасностью пространстве, нас всего двое и мы можем надеяться только на себя. На свой слух, глаза и на те палки, которые держим в руках. Могли ли эти примитивные орудия защитить нас, если опасность шла с потолка, и со всех сторон, и из-за спины, а мы имеем только два глаза и большая часть нашего мирка находится вне нашего внимания. Кухонные припасы истощились довольно быстро. Сладкое мы съели, конечно, сразу. Невозможно прекратить это, даже когда болит от сладости небо. Один раз мы попытались сварить макароны, и, попробовав, выбросили эту скользкую дрянь. Вскоре очень пожалели об этом. Постепенно иссякли и макароны, и крупяные запасы. Картошка, за которой приходилось спускаться в опасное подполье, каждый раз готовясь к встрече с ним, кончилась раньше. Зато долго мы держались на сухом молоке, полный мешок которого с давних времен стоял на кухне. Молоко мы ели ложками, в сухом виде, наслаждаясь его жирным и солоноватым вкусом. Иногда мы вздрагивали от ударов в дверь, нарушавших трапезу. Кухня находилась рядом с дверью, вдобавок непрочно висевшей на петлях, отчего при каждом ударе дверь вздрагивала. Но замок крепко держал ее. Ходьба по крыше больше нас не беспокоила, а стук в дверь слишком определенен, чтобы внушить страх. Вздрагивали мы скорее рефлекторно, внутренне оставаясь спокойными. Когда кухонные запасы исчерпались, мы заперли и кухню, таким образом противник оказался за двумя дверями. Скрываясь на ночь в какой-нибудь комнате, мы только днем открывали переходы, чтобы осмотреть дом. Ссориться с братом старались тихо — так тихо, чтобы противник нас не услышал. Хорошо, когда он не знает, в какой комнате мы находимся. Тогда он не сможет напасть внезапно.
Неправда, будто с каждым днем опасность делается более мнимой. Напротив, страх перед оставшимся за дверью становился серьезнее и глубже, превращаясь из взбадривающего озноба в спокойный ужас. Нам приходилось скрывать свой ужас друг от друга, и младший брат держался молодцом, стараясь выглядеть взрослым.
Со временем он стал таким. Он научился делать рискованные вылазки за дверь, экспедиции, благодаря которым у нас время от времени появлялась еда. До его возвращения я стоял у приоткрытой двери, держа наготове оружие. Тот, кому давным-давно выпал жребий уйти, больше не появлялся. Он понял, что проникнуть внутрь ему никогда не удастся.
