В поликлинике не знали, куда подевался врач. Он числился в штате, да вот пропал, ничего никому не сказав. Это сообщил маме главврач поликлиники. Он и не уволен пока, потому что они не знают: может, случилось что? И домашнего телефона у него нет, кажется.
Люда сказала, что она тоже ничего не понимает, но не надо придумывать никакие капстраны и бездетных миллионеров, ты с ума сошла, он молод для этого еще, и наши границы на замке, как ей сказал знакомый из КГБ. Да и зачем? Что-то тут не так — это сказала Люда. Непонятно, конечно, что это за зарубежные марки на конверте? И... нет, непонятно!
А Олег вообще говорил, что милиция ищет, а что еще можно предпринять, и не надо плакать, ведь он ее любит! К тому же вот теперь, может, она переедет к нему, ведь ей не надо там пока жить, заботиться не о ком.
Она здорово испугалась, когда он это сказал — как это так! А если Коля вернется, то есть он вернется! Коля, когда ушел, даже дверь не закрыл, значит, думал скоро вернуться.
— Что ты говоришь? — закричала она тогда.
— Но пока что...
— Никогда!
Ссора их оказалась недолгой, и через три дня она снова стала приходить к нему, но ночевать уже больше не осталась ни разу. И стало непонятно, нравится это Олегу или нет. Ясно только стало, что он так и не понял, почему она каждый вечер возвращается к себе — ведь в квартире никого не было, а ехать час.
Мама все время теперь думала о сыне, почти все время ей было страшно за него. Мама знала, что Колька жив. Мама теперь его все время ждала. И лишь иногда, лежа в ванне и вдыхая искусственный запах хвои пены, она думала: вот если б она была девчонкой, взял бы ее Колька с собой? И, видит бог, если б она была девчонкой, она теперь готова стать пиратом!
Кольки не было с ней, и она с тех пор каждый день до работы выкуривала сигарету на набережной внизу, у самой воды. Она два раза видела сына здесь до того, как он ушел. Колька стоял и смотрел на воду.
Она узнала теперь, что Нева пахнет морем, что эта река как море. И теперь думала, что если ждать корабль, по-настоящему ждать, то и будет корабль. Только она не знала, какой ей нужен. Но все равно ждала — боялась за сына. И еще: как хорошо, что есть река. И сейчас, если она была не рядом с Невой, в ее сердце только сильнее звучала музыка воды, и она узнала, что не думала об этом лет с одиннадцати.
А вот, если вы ловили рыбу в Неве или видели, как это делают другие, то вы знаете, что на лески донок постоянно налипает всякая мерзость бледного цвета.
На тридцать второй день ожидания, когда мама покурила у воды и решила к чертям прогулять работу, закурила вторую сигарету как совершенно свободная женщина, и чтобы обрубить концы и точно опоздать, так вот именно в тот день, когда она решила прогулять, просто прогулять, появился колдун. Совсем не страшный.
— Добрый вам день, — сказал высокий худой мужчина в черном костюме под расстегнутым черным плащом.
Мама и не посмотрела на него, она что, она была ничего себе, даже очень, и привыкла, что с ней могут заговорить на улице даже очень привлекательные незнакомые мужчины. Всякие бабники! Она совсем к нему не повернулась, правда, уголком глаза, конечно, осмотрела с ног до головы несколько раз и, но тут вспомнила: Колька! А вдруг этот человек поможет? Она теперь про всех так думала. А мужчина спустился к ней и сказал, пока спускался:
— Вы с пятого класса не прогуливали, да? Ведь да?
Она не испугалась, что он знает, потому что ждала чего-нибудь такого.
— Наверно... Мне был нужен очень хороший аттестат для Университета.
— Вы готовы отплыть в открытое море?
— Что? Да!
— Хорошо. Если вам интересно, то я колдун. У нас с вами одно на сегодня — Колька, поэтому сразу договоримся: о частностях ничего, только главное.
— Коля, — совсем облегченно вздохнула мама и, хоть слушала со вниманием, ни слова не поняла, — Мы должны выйти в открытое море, чтобы его спасти? — и вдруг, — Колдун!..
Она увидела, что набережная пустая, что очень пасмурно, что очень тихо. Нигде нет людей, никто не смотрит из окон, ни одного суденышка на реке. Где же все? Совсем нет ветра. Шелестят о гранит волны, покрытые радужной пленкой. Что у колдуна птичье лицо и острый затылок.
Страшно, если он колдун, и если он не колдун, тоже страшно. И где же прохожие, машины, корабли. Только чайки и они двое. А если хотя бы чуть толкнуть, она упадет в эти серые волны, покрытые отвратительной радужной пленкой, и будет долго страшно задыхаться и ее вырвет напоследок в воду. А колдун говорил:
— ...Для того, чтобы вернуть его сюда. Для этого надо в море, затем в океан, а затем другие всякие радости... но фактически для вас никакой опасности нет.
— В океан, — мама подумала, что совсем не умеет плавать, а до берега там...
— Если вы будете так раздумывать, я вам помочь не смогу, хоть и колдун. Я...
— Когда отправляться!
— В полночь, — пожал плечами колдун, — Вы готовьтесь, и, кстати, можете вспомнить "Лежебоку". Океан — это не страшно.
Он поднялся по лестнице и уже уходил, когда мама крикнула ему вслед:
— А где мы встречаемся в полночь?!
— Вам ведь не на Лысую гору, — обернулся колдун, — Вам туда не нужно. Конечно, здесь. Конечно. Почти у моря... И вспомните баржу, я разрешаю, Володина.
Мама на всякий случай отошла от воды и стала водить пальцем по плитам набережной, грязным, шероховатым, в трещинах, как в детстве — пальцем по гранитным плитам.
Тогда мама не была мамой, потому что ей было девять лет. А самоходную баржу звали "Лежебокой" — неофициально. Она возила песок мимо их дома, яростно пыхтя и с явным отвращением. Понятно — ей хотелось плыть по морям, готовиться к штормам, преодолевать опасности и служить домом экипажу. А здесь она вынуждена не бояться бурь, потому что на Неве нет бурь, нет и опасностей, кроме как если врезаться в опору моста, да разве врежешься, когда рулевой — кандидат физико-математических наук и бывший докторант — каждый раз вычисляет курс для автопилота, который сам сделал, с точностью до третьей цифры после запятой. И не дом она команде, а убежище.
Еще были на барже: моторист-полиглот; бывший преподаватель филфака универа; бывший иеромонах и десятиклассник вечерней школы для рабочей молодежи Васька Гершензон, которого исключили из математической школы за то, что он получил ответ на адрес школы от председателя Комитета по Нобелевским премиям. В ответе председатель написал, что он не специалист, но что трое его друзей-математиков через месяц разобрались что там к чему в формулах уважаемого Васьки и сказали, что если б не одна неточность, уважаемому Ваське надо было бы давать Нобелевскую премию. Но, к большому сожалению председателя, Нобелевские премии за заслуги в области математики не присуждаются. Тем не менее, он, председатель, будет рад поддерживать с Васькой знакомство и в дальнейшем, если уважаемый Васька не возражает, и помогать чем можно, если это ему понадобится, а уж о стипендии в Сорбонне или в любом другом месте уважаемый Васька может не беспокоиться — пожалуйста. А также в письме были две страницы формул и приветов от сорбонских друзей-математиков. Ну, Ваську из школы, конечно, выперли.
Это внучке Нинке рассказывала бабушка, которая связала всем членам команды по толстому серому свитеру, а они ей привозили молоко и творог из деревни с верховьев Невы. А теперь она вязала им кофты английского стиля, только Ваське выпендрежную — он попросил. Они дружили, бабушка и экипаж баржи.
С Нинкой команда тоже дружила, и иногда они отвозили ее в школу. И моторист-полиглот говорил, что вот возьмут они ее и похитят и увезут в сказочное море, где она станет капитаншей, а они ее корсарами. Нинка говорила, что давайте, что я согласна. Моторист смотрел на нее и говорил серьезно:
— Эх, Нинка, это было бы лучше всего...
Однажды, когда они подвозили ее в школу, и по черной воде навстречу плыли опавшие листья, и она пела им пиратские песни, а Васька подыгрывал ей на гитаре, моторист-полиглот сказал:
— Ну, вперед, пират!
— Чего? — удивилась она.
— Поплыли в Барбейское море!
— После школы?
— Что?!
Они все стали молчать, глядеть под ноги, потом Васька сказал:
— Почему после школы? Вместо.
— Как это? — она обеспокоенно заерзала, оправляя свое отглаженное платьице, — Я не понимаю, как же так? Я ведь в школу должна идти...
— Почему же ты должна, — совсем безразличным голосом спросил бывший преподаватель филфака.
— Так ведь все ходят в школу. Как же без школы! — она с ужасом слышала свой голос, неотличимый сейчас от голоса их классной, — Чтобы чего-нибудь добиться в жизни, надо старательно учиться и работать.
Сверху в люке показалась голова рулевого докторанта, и рулевой спросил:
— Школьный притон справа, мужики!.. Погудим? — и голос его звучал одиноко в этом мире.
— Причалим, — сказал бывший преподаватель филфака.
Когда Нинка вернулась из школы, бабушка очень удивилась:
— Нинка, что случилось?
— Ой, бабушка, ты не волнуйся так, ничего, я просто опоздала, только замечание в дневнике написали... Нам на завтра по труду из пластилина сказали сделать фигурки домашних животных, ты поможешь, бабулечка? Просто мы причалить никак не могли, автопилот сопротивлялся, Ваныч сказал... Только замечание, баб?
— О господи, непутевая ты моя, — вздохнула бабушка, — Видать, судьба тебе такая женская. Судьба на море с берега смотреть да ждать. Ну ничего, — она опять вздохнула, — Это дело святое...
Теперь-то мама Кольки вспомнила все это, вспомнила, потому что позабыла она, как позабыла съездить в Парголово к бабушке весной, покрасить оградку, цветов посадить, хлеба накрошить для птиц. Вспомнила она теперь, как не было "Лежебоки" месяца два, а потом появилась баржа у причала недалеко от их дома с помятыми проржавевшими бортами, со скособоченной рубкой, с исхудавшими членами экипажа и без Васьки.
И бывший преподаватель филфака, бывший капитан самоходной баржи Л-171 — "Лежебоки", а теперь оператор газовой котельной, сидел с бабушкой на их кухне, кашлял, пил чай с малиной, кашлял и говорил:
— ...Повернули когда уже от тайфуна, тогда он и пропал, не знаю как. А мы не пробились, невозможно было, совсем невозможно. Два раза я думал, что уже вообще не вернемся и не пробьемся даже назад, — он махнул рукой. — Еле вышли.
— Главное дело, хотели и попытались, — все твердила ему бабушка и подливала чай, — Получается, без истинного ребенка туда никак — экипаж неполный. Ребенок только верит до конца и полностью. Такие правила, наверно. Может, и старый человек бы годился, но для старости пиратство плохое занятие. Я вот думала — Нинка с верой еще, оказалось нет. А может, и смутили ее, а была вера... Была. Вот в первый год жизни ее дед покойный, светлая память ему, все сказки ей перечитал — она-то только глазами лупала, а он читал... Может, не те, что ли, не знаю, Костя. Такая судьба... ох, господи.

Мама позвонила Люде и сказала:
— Людмила, я встретила человека, который сказал, что может найти Колю... Не перебивай, подожди! Я ему поверила, но все-таки если б ты со мной была?.. Куда-то в море, наверняка. Ты?..
— Дура ты, дура! — зарокотал в трубке бас Люды, — Веришь первому встречному проходимцу! Ты с ним хоть в постель еще не легла? Мало ты накалывалась?! Как ты так можешь, я тебе удивляюсь, так и знай! Если что потом, так и знай!.. Разумеется, я тебя, идиотку, не оставлю! Беру такси, заскочу домой, и через максимум сорок пять минут я у тебя! Ты дома?.. Ладно, ладно, конец связи, потом поревешь!
Часа через четыре Люда ввалилась в квартиру мамы с двумя тяжелыми чемоданами, в костюме деловой женщины и в сомбреро.
— Слушай, Нинка! Мы когда концы рубим? Мойсейка мне сапоги резиновые должен привезти, он в них на овощебазу поехал. Я сказала, пусть дорабатывает, а там чтоб! У тебя ему надеть чего найдется, чтоб не босиком возвращаться!
— Да... В полночь встречаемся.
— В полночь? Ха! Отлично! Тогда убрать паруса, покурить и оправиться! — она отшвырнула чемоданы и прокричала, рухнув на тахту, — В какие моря рванем?!
И они сели пить кофе, курить, плакать и утешаться до полуночи.

В эту полночь с четверга на пятницу, когда переменный порывистый ветер сменился ровным норд-остом, попутным для "Ночного ветра", Леппилюнтль и Федор Иванович пили холодный грог в каюте Леппилюнтля и говорили о важном.
— Через два дня будем у острова Сокровищ, — говорил Леппилюнтль и наливал из кувшина, — Увидимся с сэром Аленом и с Салли...
— А потом, — угрюмо спросил доктор.
— Ты знаешь, что потом. Забираем сундук, идем к Побережью...
— Нападают ребята Груба, грабят, берут нас в плен, мы сбегаем, они закапывают сокровища, забывают место, мы снова к Алену, они тоже снова, и мы снова...
— Да! — раздраженным голосом сказал Леппилюнтль, — А ты бы чего хотел? Да! А дыквы грабят Побережье, жгут города, и их все больше!
— А мы в игрушки играемся? Ты это хочешь сказать, кэп? Ты мальчика для меня взял, да? А зачем ты говоришь?
— Прости, док. Но ты ведь знаешь, что я могу попасть в море и без мальчика, я не имел в виду, что мы играем в игрушки.
— Почему нет? Да. Мы играем в игрушки. Как слабоумные цари в солдатиков. Мы знаем все, мы мечтали о многом, а получили солдатиков в детской. То есть я, а со мной и все вы. Я виноват, я, да. А наши матросы не хотят играть в солдатиков в детской и скоро поднимут бунт! Они выбросят нас за борт... или ты им отдашь только меня пустить погулять по доске, а сам поведешь их в поход. Ты все это понимаешь, Флик!
— Ребенка разбудишь! — зашипел Леппилюнтль, — Что ты на меня кричишь! Чего тебе надо?
— Мне ничего, — тихо и тоскливо сказал доктор, — У меня все есть. Мне разрешили поиграть в солдатиков в детской. И в детской дует настоящий ветер настоящего открытого моря, — с издевкой закончил он.
— Зачем тебе этот разговор, Федя? — уже не зло спросил капитан.
— Ни за чем. Мне ни за чем! Мы обманываем мальчишку, который мечтал стать пиратом. Он вместо этого получил ту же самую детскую, откуда он смотался. Я обманываю себя, думая, что все хорошо и лучше не бывает. Ты обманываешь себя и мальчишку, что это все нужно мне. А разговор мне ни за чем. У меня предложение: забудь меня, к дьяволу, на острове Сокровищ. Я не хочу висеть у вас у всех на шее!
Леппилюнтль вздохнул, разлил в кружки остатки грога — Феде больше, себе меньше, и сказал:
— Не говори ерунды, Федя. Все действительно хорошо. У нас есть Колька, Ветер, команда, мы с тобой, наше прошлое и наше замечательное будущее. Все еще наладится, нас простят...
— Меня, ты хочешь сказать, — грустно сказал доктор.
— Тебя, Федя, нас. Я тебя уверяю, мы еще переживем настоящее. Что-нибудь случится. Не бывает такого, чтобы чего-нибудь стоящего не случилось. Пойдем проветримся.
Встали из-за стола. Доктор захватил пустой кувшин — помыть. Леппилюнтль поддержал пошатнувшегося доктора на верхней ступеньке, и они вышли на ют.
Прекрасное море несло на себе прекрасный корабль. Вахтенные сидели под лампой, прикрытой так, чтобы летучие рыбы в море не могли увидеть ее свет и разбиться обо что-нибудь на палубе.
— Смотри! — вдруг прошептал доктор, — Дыквы?
Мимо них в полукабельтове проходил корабль, больше Ветра, с лучшей и большей парусностью. Молчаливый черный корабль, где люди на мостике не смотрели в сторону "Ночного ветра", а значит, хотели оскорбить, если проходили так и так близко от корабля знаменитого пирата.
— Дыквы, — сказал капитан, — К Побережью, наверно...
— А мы! — доктор перехватил поудобнее кувшин и швырнул его в черный корабль.
Кувшин упал в волны моря, они увидели всплеск, но не услышали всплеска. А дыквы легко обходили "Ночной ветер", не обращая на него внимания, явно это показывая. Они заметили его раньше, чем заметили их, а на корме написано название судна, и ночь лунная, и читать они умеют. Они знали, что это была не их добыча, потому что единственное, что дыквы уважают, так как не понимают и не могут объяснить своим детям в школе, это право на существование сверхъестественного. Они не хотели связываться, потому что у "Ночного ветра" была тайна сверхъестественного.
— Даже эти шакалы! — сказал доктор.
Федор Иванович и Леппилюнтль опустились по каютам, а "Ночной ветер", хорошо выдерживая заданный курс, стремился к острову Сокровищ.
Наутро Леппилюнтль пришел к бабушке. Поздоровался и сел в углу. Бабушка обсуждала с коком свой рецепт приготовления сушеных акульих плавников, и кок никак не мог понять, где он возьмет пастернак, и где это видано, чтобы в тушеные плавники с бататами клали пастернак.
Но, естественно, когда пришел капитан, кок согласился со всем и ушел, чтобы Леппилюнтль мог поговорить с бабушкой. Тем более, что он все равно не собирался портить продукт с помощью какого-то там пастернака.
— Бабушка, — сказал Леппилюнтль, — Я к вам по поводу Кольки зашел.
— Леппилюнтль, ты что это как классная дама разговаривать начал, — рассеянно спросила бабушка, думая о коке и пастернаке.
— Да нет, что вы! Просто вырвалось, Федя меня вчера расстроил. Опять стал говорить о том, чтобы оставить его, что он нам всем мешает. Не знаю, что и делать...
— Что? Ну, оставить его где-нибудь на берегу, раз он просит. Так ты думаешь?
— Как же! Это нельзя. Я сам, если решил так плавать, значит так до конца и надо.
— Ну конечно, Леппилюнтль, так ты решил, теперь ты должен до конца жизни плавать по кругу. Раз он твой друг.
— Почему до конца жизни?
— Потому что док не старше тебя, а если ты обещал, то от слова тебя может освободить только смерть кого-нибудь из вас. И ты должен знать, ты знаешь, конечно, что дыквы грабят Побережье, наши города, уничтожают все мирное и доброе, потому что им так надо, а тебе надо защищать Побережье, пока ты жив, потому что ты самый лучший пират Барбейского моря. Ты должен защищать море, которое болеет из-за них. Ты знаешь это?
Бабушка помолчала и улыбнулась капитану и похлопала его по плечу — так все делали пираты, когда говорили обидное, но не желали этим обидеть. Бабушка продолжала:
— И ты знаешь, что должен жизни тем, что ты счастлив в этом нашем море, тем, что защищаешь свое счастье, отстаивать наше, оберегать, пока жив. А Федя не имеет права делать это из-за вины. И, мой капитан, это не только твой долг, или совсем не твой долг, а это тебе нравится больше всего, это твое главное счастье, быть настоящим благородным пиратом... да, ты все это знаешь. А ты вынужден работать экскурсоводом для самого близкого своего друга, который потерял право даже быть в детской без истинного ребенка... Ты сам помнишь, что недавно ему можно было играть здесь, быть здесь без ребенка, а до этого он был настоящим пиратом, а что будет теперь, какой следующий шаг будет того, что он предал всего один раз... Леппилюнтль, ты думал, что Федя скоро умрет?
Леппилюнтль опустил голову, как кивнул согласно, а потом поднял голову и, пересилив себя, сказал твердо:
— Но я и о своей смерти думал, как об освобождении.
— Ну да, на то ты и капитан. Но ты несчастлив?
— Да... Ведь вы знаете, я здесь очень давно, но я не думал, что здесь можно желать чьей-либо смерти, хоть даже своей. Я не думал, что в сказках есть смерть.
— Но ты видел, как умирали дыквы, когда ты и твои пираты с ними сражались.
— Ну, дыквы!.. Это же отрицательные герои, то есть, они плохие и... — он понял, что ошибся, сказав такое слово — плохие.
— А мы хорошие, капитан?
— Нет, но все-таки, что они плохие, говорят и лучшие из нас.
— ...Ты хотел спросить о Кольке.
— О Кольке. Мы завтра будем у острова Сокровищ, может быть, ему не стоит видеться с Салли, сходить на берег?...
— Я не пойму, почему ты не хочешь, чтобы он виделся с девочкой.
— А вдруг он и она влюбятся друг в друга, им ведь по восемь, они ровесники. Может, тогда все кончится, и он не захочет быть с нами в море.
— Ты так говоришь, словно надеешься на это. Ну, ты же не для того взял его с собой, чтобы воспитывать, ты сам знаешь, здесь никто никого не воспитывает. Но а если он влюбится с первого взгляда, то это быстро пройдет, в этом возрасте такое проходит. А если у них вдруг случится настоящее, то сначала они как раз невзлюбят друг друга, и все равно сначала расстанутся. Или ты не хочешь их любви любой?
— Любовь в восемь лет? Она слишком заполняет не свое в душе. Может, лишает всего остального... А в Салли стоит влюбиться, будь мне восемь лет, я бы так влюбился. Поэтому, может быть, не надо этого? Вы как думаете?
— Я так думаю, что тебе надо поступить в педагогический институт на заочный, когда ты начал так рассуждать, Леппилюнтль. Пусть все идет, как идет, как должно. Надо оставить наших детей в покое. Мы с тобой не знаем, как должно, поэтому давай их оставим в покое в пути.
Леппилюнтль ушел, и к бабушке приходили, а потом уходили: старший канонир Квест с долгим и бессмысленным разговором про ржавеющие от бездействия пушки, третий штурман, спросить, откуда бабушка знает про слепой дождик и его маму, снова кок, выяснить, можно ли чем-нибудь заменить этот дурацкий пастернак, Федор Иванович на примерку свитера. А последним пришел Ворс, перед самым ужином, растрепанный и оскорбленный на этот раз Кулебякой, после неудачной попытки похитить из дальней шхеры собачью кость.
Бабушка взяла кота на колени, почесала его круглую глупую голову, и через несколько минут он замурлыкал так, что за ушами затрещало. Под мурлыканье заснули и бабушка, и кот.

Мама и Люда вышли из дома без трех двенадцать. Они, конечно, были совсем готовы уже перед "Временем", но без двадцати двенадцать возникло множество неотложных дел. Люда начала смывать лак с ногтей, мама писать еще одну записку сыну, если он вдруг вернется раньше нее, потом Люде понадобилось в туалет, но туда первой успела мама, ну, еще что-то по мелочи обе позабыли взять.
Наконец Люда закуталась в офицерскую плащ-палатку, повесила через плечо сумку с комплектом ОЗК и ножом, влезла под рюкзак с продуктами, полотенцами, ночными сорочками, зубными щетками, колготками, штанами, свитерами, мылом, дезодорантом, чаем, сигаретами, нитками, иголками, ложками, мочалками, куском поролона два на три, лезвиями, бритвенными станками, чем-то еще и не влезла в лифт. Пришлось спускаться по лестнице. Еще интересно: что же могло быть в чемоданах?
Мама поторапливалась сзади, но в зауженной юбке не разбежишься.
— Потому что штаны надо было надевать! Ради нового своего выпендрилась что ли?? — энергично говорила Люда, мощно переступая толстыми ногами, размахивая чемоданами в полных руках и не поворачивая кудрявой головы.
Их ждал катер, белый с черным и красным, с нетерпеливыми обводами и совершенно без команды на палубе.
— Я, вы да мотористы внизу, — сказал колдун, — Давайте побыстрей, девочки!
— Рюкзак прими! — рявкнула Люда и швырнула рюкзак с разворотом спины в сторону колдуна, и, если б он не спружинил ногами и не подставил руки, его бы, наверно, снесло вместе с куском рубки, — И подай руку даме, — она кивнула в сторону мамы.
Катер рванулся от набережной, вильнул и, несколько раз прыгнув, пошел с возрастающей скоростью к заливу, поднимаясь и поднимаясь над волнами. Колдун проводил женщин в их каюту, а сам вернулся в рубку.
Для них путь в Барбейское море оказался легким — ведь они там не собирались оставаться. А когда они вошли в Барбейское море, то подняли мачту и минимум парусов на нее для маскировки. И с выключенными двигателями стали дрейфовать к Болотным островам.