Перед кабинетом врача никого не было. Это подозрительно — подумал Колька. А мама усадила его у двери и нерешительно постучала и посмотрела на электрическую табличку с надписью "Входите", но надпись не зажглась.
Стройная тоненькая мама устало бухнулась рядом с Колькой и достала из сумки косметичку. Тут ей вроде бы послышалось хриплое бормотание из-за двери врача. Она прислушалась, пожала плечами и вытащила пудреницу.
— Хрр-рмм-рр!!! — раздраженно и громко следовало за дверью.
Мама вскочила и уронила пудреницу, косметичку и сумку:
— Господи, это нам что ли!
Колька похоже на маму пожал плечами и заплел ногу вокруг ножки стола. Сказал бы он, конечно, маме про всех этих докторов, да чего там! Мороженого в мире все равно от этого больше не станет.
— Сынуля, пойдем, зовут ведь?
Дверь кабинета открылась от удара ногой, и Колька увидел эту толстенную ногу в ботфорте с желтой здоровой шпорой.
— Фига! — сообщил маме Колька.
— Господи, Коля, я прошу!.. Извините, — отвернулась мама к лицу врача, — Вы нас примете?
Толстый небритый врач с маленькими голубыми глазами в распахнутом белом халате, в сером толстом свитере, широких штанах и ботфортах оглядел маму и Кольку, почесал шею под подбородком и сказал:
— А для чего я тут сижу? — повернулся и вошел в кабинет. Халат на его спине был продран.
В кабинете Колька сел на холодную кушетку, и его штаны прилипли к клеенке. Попался — понял он — это западня, проклятые кровавые испанцы поймали великого корсара и радуются! Какой позор! Быть пойманным испанцами за штаны. Ну, ну, ничего, месть моих ребят будет страшной! Надеюсь, меня все-таки расстреляют, а не повесят, как какого-нибудь шпика... Только вдруг я не пират, и через девять суббот в школу.
— ...Рисует, рисует, — говорила мама, — Во сне кричит... — и оглядывала светлые обшарпанные стены кабинета.
Врач мрачно ерзал в неудобном кресле и мрачно рылся в ящиках стола.
— ...А он такой способный. В шахматы играет, математику любит. И рисует, рисует... Знаете, может, мне замуж выйти?.. Ну, мужчину завести ему?..
— Что вы такое говорите! — врач покраснел, помолчал и сказал, — Это не ко мне... А насчет рисунков. Дети рисуют. Это нормально по большей части... К сожалению, — покровительственно сказал врач и вытащил из ящика стопку бумаги и пистолет с длинным дулом, примерно начала восемнадцатого века, инкрустированный серебром. Положил бумагу на край захламленного стола и придавил пистолетом, — Все кончается нормально — процесс развития ето...
Колька коротко и ясно прокомментировал появление пистолета, а мама в очередной раз в своей жизни взмолилась:
— Коля, я столько раз тебя просила! — и врачу, — Знаете, это его теперь любимое словечко. Где он только его набрался!
— Да, — сказал врач, — Старик Биз, ты не оригинален. Я знаю еще одного человека, он тоже употребляет это идиоматическое выражение при различных жизненных случайностях. Да... Так что рисует ваш мальчик, и что он кричит, кроме вышеуслышанного?
— Страшные вещи! — мама округлила глаза, — На абордаж, все на полубак, сто тысяч рублей тому, кто первый убьет капитана! Пятьдесят человек на сундук мертвеца и бутылка рому, наши в дамках, а ваши в рамках! Кто не рискует, тот ест солонину и дайте мне дорогу, я его сам разделаю!..
— Да? — заинтересованно спросил врач, — И давно?
— Года два.. Почти каждую ночь... Помогите нам?
— А скажите, вы сами, в детстве... а?
— Что вы!
— Да... А имен он никаких не называл?
— Всего несколько раз и в последнее время. Это... как его. Люплю... нет! Лаботлю... нет. Этот Блюмблю?
— О господи, — вздохнул Колька, — Леппилюнтль, мама. Леп-пи-люнтль.
— Вот! — горестно поникла головой мама.
— Фига! — сказал врач.
Мама уставилась на врача, Колька на маму, врач на Кольку. Потом мама на Кольку, врач на маму, Колька на врача. Потом...
— Послушайте! — трагическим голосом воскликнула мама, — Что же нам делать теперь?
— Посоветуюсь, — сказал врач, — Сейчас.
Врач закряхтел, нагнулся к полу, набрал номер на телефоне, который стоял у его ног, и снова закряхтел, когда разогнулся.
— Але? — сказал врач в трубку, — Это я.
Врач увидел, что мама смотрит на него беспомощно, но и подозрительно, и сказал ей таинственным шепотом, показав толстым пальцем с обкусанным ногтем на трубку:
— Главный специалист... — и опять в трубку, — Да. Все так и есть. Случай тяжелый, именно тот... Почему тороплюсь? Ничего не тороплюсь, все есть, имя и рисунки... Хорошо, хорошо, не волнуйся, спрошу, — и, прикрыв ладонью трубку, посмотрел на Кольку: — Письмо получали, юноша?
— Письмо, — гордым и презрительным голосом сказал Колька, — Получал. А от кого, не скажу... Понятно!
— Какое письмо, сынуля? — забеспокоилась мама, — Ты скажи дяде врачу, он тебе помочь хочет.
— Мама! Неужели ты еще не увидела, что это кровавый испанец!
— Коля, господи... — мама чуть не заплакала.
— Нет, я в СССР родился, — и врач стал продолжать говорить в трубку. — Ну вот, письмо он получил. Я ж говорил, что это он.
В кабинете потемнело, потому что у окна остановилась толстая черная туча. Врач обернулся в окно и сказал:
— Будет шторм.
— Ветерок, — сказал Колька, радуясь, что штаны отклеились.
Врач повесил трубку и сказал маме:
— Ничего страшного. И ничего я ему прописывать не буду. Я против этого. Знаете, лекарства, химия до добра не доведут. Я ему процедуры назначу. Специальные такие процедуры есть. Вот вам направление.
Он дал ей мятый листок с надписями на латыни и улыбнулся толстыми обветренными губами, и около глаз его с трудом собрались морщинки:
— Вот. Это он будет принимать ежедневно. Я сам прослежу. А вы не волнуйтесь...
— Спасибо, спасибо огромное! — сказала мама.
— Что вы, это вам спасибо!
— Ну, — близоруко прищурилась мама и вежливо сказала, — Мне-то за что! Что вы, что вы. И... а вы, простите меня, зачем вам пистолет?
Колька впервые с интересом взглянул на этого испанца, как тот выкрутится из этого вопроса?
— Это, — врач нахмурился и отвернулся и пробурчал, — Это просто игра такая. Вот.

Мама пошла в гости. Наступил вечер, и мама сказала Кольке, что идет к тете Люде. Впрочем, все равно.
Он лежал в постели и смотрел в потолок. В квартире никого, кроме него, не было. Может быть, в соседней квартире тоже никого не было, и в следующей, и в другой. И во всем доме не было никого, кроме него. А Земля кружилась, и дом кружился мимо звезд, криво размахивая крышей. Они все кружились мимо звезд. А навстречу им кружился вокруг Земли Юго-западный ветер и догонял свой хвост, если он у него был. И кружился мимо звезд. Зазвонил телефон.
Колька прошлепал без тапков, взял трубку и, может, и хотел сказать: Капитан? Но раздумал и спросил:
— Але?
В трубке зашуршало издалека, потом по чему-то металлическому шандарахнуло, прозвенела провалившаяся монета, рявкнули:
— Штрипктбеб тебя!!!
А потом проворчали таинственно и мрачно:
— Эта-а Старик Биз?
— Капитан!!! — завопил Колька.
— Нет. Но почти угадал.
— Почти капитан? — голос Кольки звучал томительными трубами надежды.
— Хрм... Ну, не будем вдаваться в подробности, в частности. Ни к чему нам эти тайны мадридского двора... Шлюпка ждет только вас, Старик Биз. Пожалуйста, поторопитесь, а то дождь...
— Уже выхожу, — сказал Колька, усиленно соображая, куда мама засунула серый свитер.
А куда? Впрочем, не важно... Важно! Ведь в море просоленный толстый свитер очень важно... Где он, где он, где же он! Ну, где же!... Позвонить спросить? Интерр-ресно. Телефончик-то мама оставила, хи, тетин Людин. Сказала, если что случится, звонить немедленно. Позвонить и спросить:
— Лев Моисеевич, здравствуйте?
А Олег, как и в прошлый раз, когда горячая вода в ванной не выключалась, скажет:
— Здесь тебе, мальчик, не киностудия!
При чем здесь киностудия? И где же все-таки свитер?
А мама потом скажет: ты проси, когда звонишь, сразу тетю Люду, а не ее мужа. Лады, Старик?
А он скажет тогда:
— Заметано, — скажет Старик Биз... — Вот он!!! — Колька затанцевал, вытащив свитер из вещей для стирки. Не больно и грязный, чего уж. Вечно мама придумает стирать чистую почти вещь, а она нужна. Колготки свои, например.
Колька хотел захлопнуть за собой дверь в квартиру, но подумал, а вдруг мама без ключа, и закрутил замок, чтобы язычок не выскочил. Начал спускаться, стараясь не заглядывать вниз — в темноту. Даже в подъезде был слышен свист ветра.
— Погодка!.. — бодрым голосом сказал Колька, чтобы те, кто внизу страшно сидят, знали, что он не боится.
Колька был одет как настоящий мореход: лыжные ботинки, а под ними шерстяные носки и просто носки, лыжные шаровары, а под ними тонкие спортивные, под ними длинные синие трусы, потом сверху футболка с длинными рукавами, байковая рубашка и серый свитер, потом красная куртка с пристегнутым капюшоном, на голове старая вязаная шапочка без всяких пумпонов, как хоккейная под шлем. В карманах у него было: три тяжелых гайки и короткий шуруп на прочном длинном шнурке с узелками у гаек, складной нож грибника, пачка малиновой резинки, большая шоколадина, маленькая шоколадка, два карандаша, пара шерстяных носков и две пары простых, письмо от капитана Флика, испанский разговорник, красный гуммозный нос, который ему дал какой-то дядька в Катином садике, куриный бог на суровой нитке, прошломесячный ванильный сухарь, чтобы с ним есть солонину, тетрадка в клетку за три копейки и двенадцать конвертов, чтобы писать маме письма, нитки белые и черные и иголка. В правой руке он нес походный котелок, в котором гремели кружка, вилка, ложка, два вчерашних двадцона на мороженое и восемнадцать разноцветных стеклянных шариков. Фу-у!
Колька вышел из подъезда, и осталось пройти по двору, пройти арку, немного по набережной и спуститься к воде — вот он это почувствовал. Шлюпка должна ждать там.
И он задрожал, не от страха, не от холода — исполнялось. Но разве так бывает?
Колька вспомнил, что может должны вспоминать родители, но вот он вспомнил — как они с мамой давно вдруг говорили о смерти. Мама сказала, что человек рождается, учится, взрослеет и влюбляется. Рождаются дети, у детей внуки, после человека остается его родная кровь. Для чего это, спросил Колька. Для жизни, тогда сказала мама, для жизни, которая продолжается вечно. А когда конец? У вечности не бывает конца. А начало? У вечности нет начала и конца, но у людей когда-то было начало, сказала мама. Значит, у нашей вечности были первые люди? Ну... почти, тут мама задумалась. Их родила первая женщина, как ты меня, это сказал Колька. Ну нет, то есть, в общем, помнишь, мы видели в зоопарке больших обезьян таких? Вот от них появились люди, первые. У обезьян? — он поморщился. Ну да, сказала мама. А у людей обезьяны потом родились в зоопарке? Мама рассмеялась: нет, конечно, потом только люди рождались. Как же так? О, это был долгий путь развития... Сначала было море, одно, большое, потом там появились маленькие звери, потом больше, больше, потом обезьяны, потом человек. В море? Нет, уже на суше, конечно... и разные другие звери появились. А море? Ну, море тоже из разных капелек постепенно слилось... дожди шли все время. Да? А дожди? Ну, Старик, я так не объясню, я вот лучше тебе книжки возьму в нашей библиотеке, там все специально для детей написано про все это.
А потом, когда мама стиралась, он пришел к ней в ванную и:
— Я знаю, как началось море. Кто-то наверху на небе заплакал, потому что ничего нет и грустно. И, и слоны в зоопарке тоже от обезьян родились?
Ну вот — разве достаточно выйти из дома и спуститься к реке, чтобы исполнилась судьба пирата? И Колька остановился посреди двора. Он стал думать, что они жили с мамой, что он целый год ходил в школу — вот школа эта. Как он играл в минус пять об эту стенку, которую каждый год красили, и с которой они опять сбивали краску мощнейшими и точнейшими ударами мяча, шахматный кружок в Доме пионеров и школьников, свои книжки и свои рисунки в тепле дома, и свои сны. Дождь кончился, и в разрывах туч Колька увидел луну. И осталось ведь пройти вонючую арку, от стен которой натекали по ночам ручейки и собирались в лужи, пройти по набережной и спуститься к реке, а там — будь это даже кровавые испанцы!
А просто людей Колька не боялся — нечисть всякая, это да. И он шагнул в арку, за которой отражалась луна в воде реки. Скорее всего луна.
— Вот он идет, — сказал толстый доктор в дождевике поверх белого халата бородатому человеку, одетому в такой же дождевик и с серьгой в левом ухе.
И трое седых матросов с ясными глазами приподнялись с банки, чтобы увидеть его.
Когда Колька шагнул в шлюпку, она почти и не покачнулась, ведь это была настоящая морская шлюпка, на которой терпящие бедствие спасаются в бурю с тонущего корабля.
— Ну, здравствуй, Колька, — и все по очереди соединили с ним руки в крепком мужском пожатии.
— Здравствуй, теперь ты с нами... Старик Биз, — сказал доктор, пожимая ему руку.
— Это правда, — сказал бородатый человек с серьгой и добавил совсем тихо, — Колька.
Сухогрузы шли им навстречу, а они прошли под разведенным Большеохтинским мостом, мимо Смольного, не повернув голов. Мимо Крестов, сняв зюйдвестки. Под Литейным мостом и мимо Летнего сада, под Кировским мостом. Мимо Петропавловской крепости, и снова сняли зюйдвестки, и Колька снял свою шапку. У Зимнего дворца их приветствовали прекраснейшие девушки белых ночей, и хмурый доктор махал им обеими руками и улыбался до самого моста Строителей. Они оставили по левому борту Университет, и человек с серьгой улыбнулся в бороду грустно и даже застенчиво, а когда они прошли Тучков мост и проходили мимо военных кораблей в доках, матросы склонили седые головы, отдавая свои уважение и грусть тому, что осталось незабываемым. Они подошли к Гавани и увидели там свой корабль.